Трагические поэмы - [32]
Шрифт
Интервал
Тебе не по сердцу величественный Рим?
Я руку приложу, и он мечом своим
Себя, столь славного, прикончит сам бесславно.
Я видела тебя, читавшего недавно,
Как век свой кончили Сенека и Тразей[179],
И я сама прочла в огне души твоей,
Что ты скорее чтишь Сенеку, чем Нерона,
И что тебе Катон любезней Цицерона.
По доброй воле дух ты испустить готов,
Дабы не подыхать под тяжестью оков,
И полагаешь ты: такой конец — отрада,
Для блага высшего уйти из жизни надо.
Что жизнь тебе и смерть мужей былых времен,
Чреда безумствами прославленных имен?
Забыть свой хочешь век, поскольку ты свидетель
Страданий Божьих чад, чья матерь добродетель?
Израненный Бурбон не дрогнул пред врагом[180],
Ослица мертвого его несла потом,
А вот и адмирал, без имени знакомый
Обезображенный и нагишом влекомый
По грязи: так свершил он путь победный сей,
В удел взял Монфокон и петлю, как трофей[181],
А свита колесу и плахе подлежала,
Лишь малое число погибло от кинжала.
Вот плата сей жены за горькое житье,
Достойны жизнь и смерть презрения ее.
Читай занятную историю былого,
Где не найти душе про Божий суд ни слова;
На доблесть храбрецов последнюю взгляни:
Удел их был страдать и в муках кончить дни.
«Я духов призову, чтоб дней грядущих дали
Явить глазам твоим в магическом зерцале,
Сие богатый дар, но совести твоей
Отринуть веденье подобное милей,
А мог бы ты теперь узреть, какой монетой
Заплатят герцогу Фарнезе, платы этой
Уже сподобились Гонсальво и храбрец
Австрийский дон Хуан, и Альба[182], наконец.
А вот английский граф Эссекс[183], смельчак, который
Предаст любовь свою и суд обрящет скорый.
Савойский нож и яд, и петли предо мной
В руке палаческой[184]. С монетою такой
Знакома Франция: копье и щит здесь правят,
Над победителем поверженного ставят.
О память горькая о доблестных в бою!
Средь победителей трех главных узнаю:
Фарнезе гневен был, с того и помер вскоре,
Эссекс на плаху лег, Хуан погиб от хвори.
«Направо погляди: перед тобою лег
Запруженный людьми большак, но он широк.
Сии удачники едва ль не с колыбели
Вкусили суть искусств, хотя на самом деле
Лишь прикоснулись к ним: известно, наша знать
Должна быть доблестной, немного рисовать
И обезьянничать, перенимая речи,
Телодвижения, повадки человечьи.
Здесь тех чураются, чей горестен удел,
И лепятся к тому, кто в жизни преуспел.
Такие, кто вкусил превратностей немало,
Об этом говорят с беспечностью бахвала,
Нередко острослов берет слова из книг,
С усмешкой обо всем иной судить привык,
Иной без выгоды прибегнет к лести сладкой,
А чтоб урвать кусок, поклоны бьет с оглядкой,
И шавки выскочек стремятся лезть вперед,
Стараясь повторять во всем своих господ.
Вот все, что должно знать в собрании высоком,
Чтоб гнев Юпитера не вызвать ненароком.
Его судить нельзя, себе судья он сам,
Он любит похвалу и милостив к льстецам.
Он соблюдать велит для стати и наряда
Придворный образец: ногами шаркать надо,
А шляпою махать особенно в чести,
И надо перьями при этом пол мести.
Полно здесь бантиков и розанов занятных,
Кудрей напудренных, в зубах лепешек мятных.
Пусть в свете на тебя взирают сотни глаз,
Являй себя с умом, будь пылок напоказ,
Гляди другим в глаза, бросая взгляд открытый,
Белила применяй, румянь свои ланиты,
Пускай душа и длань участье примут в том,
От солнца летнего прикрой лицо зонтом,
По-женски вскрикивай притворно, как бы в страхе,
И вмиг осмеивай свои же охи-ахи,
Заикой притворись, свой голос усмири,
Из-под густых ресниц застенчиво смотри,
Кажись задумчивым, учись от всех таиться,
Как из дворцовых слуг прожженная девица,
Чье сердце, Бог и честь остались вне дворца,
Чтоб впрок пошел урок, дослушай до конца.
Так вот, когда морщин уже не скроют краски,
И череп станет гол, и покраснеют глазки,
И не избавишься за выслугою лет
От бремени греха, и станешь только сед,
Совсем отнюдь не бел, и старость носом к носу,
Остаться должен ты юнцом, так меньше спросу.
Возникнет в зеркале лицо скопца, старик,
Придется в свет ходить, на плешь надев парик,
Все обесценится порою мертвой сразу,
И дерзость рабская привьет сердцам заразу,
Гордыни час придет и низменных услад,
И шею брыжами оденут вместо лат.
«Вернувшись, вижу я: стареют фавориты,
И вот себе взамен молодчиков из свиты
Вербует опытный прожженный куртизан,
Их учит ремеслу, возводит в свой же сан,
И тот, кого нельзя с тобой поставить рядом,
Любовь властителя своим заслужит задом».
Но добродетели сей надоел урок,
Она негаданно ступила на порог,
Защелка щелкнула, замкнув уста Фортуне,
И речи дерзкие ее остались втуне.
Была безумная полуночной луной,
Но в той же комнате зажегся свет иной,
Взошло светило дня, слепящее светило,
Которое жилье и ложе позлатило,
В покровы строгие одетая жена
Сей посетила кров, и преображена
Мгновенно мать с детьми: пред нами духи бездны,
Вдруг дымом изошли, взметнулся смерч отвесный
И превращен в ничто. А гостья в тот же миг
У ложа юноши склонила ясный лик,
Взяла сыновью длань, припала к изголовью,
Дарует поцелуй и говорит с любовью:
«Не жди, дитя мое, возвышенных тирад,
Фортуне свойственных, язык мой небогат,
Чтоб чаровать твой слух, и я не столь богата,
Не ослеплю тебя всесильным блеском злата,
Не надо мне привад и всяческих затей,
Чтоб очаровывать и брать в силки людей.