Трагические поэмы - [30]

Сумели обучить властителей науке

Под маской прятать зло, а также и тому,

Как скрыть под ангельским обличьем Сатану.

Хоть в диспутах они твердят, что благочестью

Не может подражать ничто, однако лестью

Певцы придворные должны их ублажать,

Пророки ложные, Седекии[171] под стать.

Желал такого же и поджигатель Рима[172],

Но он при этом был щедрей неизмеримо,

Ученейших мужей он призывал в свой круг,

Платил, чтоб скрасили они его досуг

Беседой мудрою, и эти были рады

За речи получать немалые награды.

А тут пустых словес засахаренный яд,

Сердца побитые пред идолом кадят,

Обряды странные[173], рыданья песнопений,

Безумцы в клобуках, бредущие, как тени,

Рядами ряженых, монаший черный строй

На нивах сеет смех и в гуще городской,

И пусть монашество в своих обетах строго,

Оно не в силах скрыть суровых истин Бога.

Всех этих ряженых никчемный маскарад

Кошачьи песенки вопит у адских врат,

Притом распутствует, играет роль лакеев,

Спектакли с плясками пред Сатаной затеяв:

Одни здесь, как хлыщи, одеты в пух и прах,

В речах изысканы, другие — скоп нерях,

Одежды рабские веревкой препоясав,

На жалость бьет чреда разутых пустоплясов,

Сутаны — их доход, их маска — капюшон,

Шаги их — мерный такт, их скрипки — медный звон,

А стих — литания; тут некий стряпчий с хором

Дерзает петь Христа и всякий раз с позором.

Рожденный в высях гор из чуждого яйца,

Орлиный выродок, сподобленный венца

Коварный пустосвят, презренный Генрих Третий,

Кого не королем — святошей кличут в свете,

Расставил ты силки, закон обходишь свой,

Голодным воронам расправиться с тобой

По воле Господа: так на охоте птичьей,

Коль сокол много раз не справился с добычей,

Сокольник бьет его вороной, а засим

И смерти предает, коль тот неисправим.

Толпе твоих попов, заполонивших грады,

Не утаить твои бесстыдные услады,

Но черные дела не могут сеять страх,

Коль не звучат они у черни на устах.

Мещане праздные, болтливые сороки,

Возносят до небес придворные пороки:

О мерзостях принцесс в народе ходит слух,

О блудодействе сих лакейских потаскух;

Так три сестры с двумя, один бордель содеяв,

Делили меж собой любовь своих лакеев,

Меняли жеребцов и выше всех утех

Ценили вольный блуд и даже свальный грех;

Одна, чей пыл унять французы не сумели,

К шотландцам по ночам старалась влезть в постели[174],

Палимая огнем, творила так не раз,

Огласки не боясь и посторонних глаз,

Порой она юнцов к себе влекла в покои,

И падали без сил потом сии герои.

Принцессы столь хитры, сколь похотью горят,

В квадратных шапочках[175] идут, сменив наряд,

В блудилища, чтоб там продаться подороже,

Отбить у девок хлеб, потом на брачном ложе

В придачу к запахам притона должен муж

Награду получить, не лучшую к тому ж.

Им надо все вкусить, худой молвой принцессу,

Увы, не напугать, позор придаст ей весу.

Среди придворных дев, услужливых вполне,

Способные молчать и ловкие в цене,

Умеющие скрыть от всех свой блуд и роды,

Неловких ждет позор и всякие невзгоды.

В дворцовых нужниках тьма нерожденных чад,

Которых в ложеснах сгубил аптечный яд.

Постигла способы у нас любая дева,

Как плод вытравливать из собственного чрева.

Краснею от стыда, и дрожь меня берет,

Когда толкует мне бесстыдный сумасброд,

Как в ночь из города везет рыдван закрытый

Марго премудрую в сопровожденье свиты,

Чтоб истребить дитя сией жены тайком[176]

И беспощадно так, что слышать о таком

Как истинный француз я не могу, и мнится,

Что это от врагов исходит небылица,

Дабы смущать народ, но ширится, увы,

Как смерти тленный дух, зловоние молвы.

Мне также ведомо, что чаще зло творимо

Под кровом темноты, в глухую ночь, незримо:

Так некто даму ждал, чтоб ею овладеть

В укромном уголке, да сам попался в сеть,

Уладить миром всё желает враг приличий

И, будучи ловцом, становится добычей.

Я слышал: наш король при громе стал дрожать[177],

Готов был спрятаться под землю, под кровать,

Лавровой веткою и колокольным звоном

Он изгонял свой грех и снадобьем зловонным

Из клизмы промывал нутро, глотал настой,

Его исправно Рим снабжал водой святой,

Слал свечи, ладанки, и государь покорно

Засовывал в свой зад от папских четок зерна.

Известно, ладанки — пустое для небес,

Как самый полный чин богопротивных месс,

Ни францисканскими одеждами монаха,

Ни крестным знаменьем не уничтожить страха.

Сии видения к признанию ведут:

Кровосмесительный или содомский блуд

Для нашего двора пустячные пороки.

Печалясь, я прерву трагические строки,

И пусть на пастбище останутся стада

Постыдных истин сих, гурты сего стыда.

Сперва пусть говорят седой песок прибрежий,

Гул океанских волн, а также ветер свежий,

Чей вздох очистил даль, пусть звезды говорят,

Которые для нас на небеси горят,

Сперва пусть говорят цвета поры весенней,

Листва густых лесов, цветы земных растений,

Миазмы черные, чьи грозные смерчи

Над нами занесли смертельные мечи.

Пусть веры слухам нет, мы знаем не по слухам

Мужей разряженных под стать бесстыжим шлюхам,

Причем с ужимками молоденьких девиц;

Столь нарумяненных, столь набеленных лиц,

Столь завитых кудрей, как у хлыщей придворных,

Мы встретим не всегда у девок подзаборных;

Стараются найти какой-то хитрый штрих,

Дабы с лица стереть остатки черт мужских,

Замазывают их, кладут густой румянец

На щеки дряблые соперники жеманниц.