Трагические поэмы - [29]
Шрифт
Интервал
Страсть неподдельную и подлинную боль.
Вот новый договор, который по условью
Король и сводник д’О[155] своей скрепили кровью;
Мы скажем снова то, что заслужил Нерон:
«О если б твой отец, как ты, чуждался жен!»[156]
Мы видели уже, как спор ведут вельможи,
Чтоб с королем делить супружеское ложе;
Как наш король спешит укрыться в Олленвиль[157],
Искал убежище Нерон за много миль,
Чтоб там сокрыть свой грех в кругу клевретов близких,
Среди своих Шико, своих Амонов низких[158].
С Екатериной он расправился своей,
А с Агриппиною свирепой наших дней
Смирились короли, другую мать бесславят,
Родную Францию ножи сынов кровавят:
Сии змееныши у собственной земли
Десятки тысяч чад любимых унесли.
Сенеки древние тиранов той эпохи
И смертью тешили своей, как скоморохи[159],
А самых пламенных, кто сокрушаться смел
О грешности владык, плачевный ждал удел,
Карал их тяжко век, в котором запрещали
Собратьям поверять заветные печали,
И безнаказанно в те дни никто не мог
Ни мыслить про себя, ни молвить под шумок.
Бледнеем, встретив тех, кто, притворясь гонимым,
Играет в нашу боль, чтоб все развеять дымом,
Как те лазутчики, кого латинский стан
Послал убежище просить у сабинян
Под маской истины и под личиной права,
Чтоб делу истины потом вредить лукаво[160].
Чтоб выжить, надобно скрываться всякий раз
От собственных ушей и посторонних глаз.
О чем я говорю? Косятся люди дважды
На тугоухий пень, безгласный камень каждый.
Так прятался наш стон в годину худших зол,
Когда его душил всесильный произвол,
Сковавший голос наш и память, чтоб в печали
Мы позабыли все и обо всем молчали.
Не унаследовал отцовских черт сей брат,
Лишь душу матери и материнский яд.
А третий сын[161] ее взращен был склонным к лени,
Бесчестным хитрецом, он жаждал наставлений
В науках пакостных, и принца просветит
Один прожженный плут, безбожный содомит[162].
Однако их союз порушен был раздором,
Поскольку рос порок, покрывший их позором,
Который дружбе сей и положил предел,
А вместе с дружбою чреде постыдных дел,
И принц оставил двор и прочь бежал в досаде[163],
И все грехи свои увез средь прочей клади,
Повадки все свои он изменил хитро,
Вороной черной был, но отбелил перо[164],
Чтоб жить меж голубей, однако выдал вскоре
Ворону хриплый крик в благочестивом хоре,
И кляп заткнул ей зев; но хитрый сей Синон[165]
Ведом был за руку: ему одну из жен[166]
Мать избрала на роль ловушки, клейкой ветки,
Чтоб во дворце держать и эту птицу в клетке.
Те, у кого в беде опору принц нашел,
По милости его узнали столько зол,
Развеял веру он свою, как ветер в поле,
Твердя, что принужден, твердя, что поневоле.
Известно, в наши дни быть безрассудным стыд,
Зато предательство и подлость не претит,
Позор обманутым, обманщики в почете,
Срам добродетельным, распутных не проймете.
Пусть вероломна власть, ей клятвы нипочем,
Мы беззаконию страданья предпочтем.
Так сей презренный трус былым друзьям на горе
Стал ненавистникам служить исправно вскоре,
Однако хитрости пошли ему не впрок,
И он узрел, кому служил его клинок,
Он имя жалкое свое покрыл позором,
Он белым герцогским своим блистал убором,
И вот по воле тех, пред кем склоняться рад,
Он кровью запятнал роскошный сей наряд.
Ославив своего державного лакея,
Главу презренных слуг, как первого злодея,
Его отринул двор, и нас бросало в дрожь,
Когда божился он, не веря ни на грош.
Когда он вновь сбежал[167], трусливых уст немало
При имени его внезапно умолкало.
Владыке хитрых лис любезен хитрый двор,
Со львом не вступит он из-за добычи в спор.
Вот грады Фландрии[168], где два враждебных стана,
В междоусобицах сшибаясь постоянно,
Вконец изнемогли, совсем лишились сил,
А этот алчный волк в укрытии следил
За схваткой двух быков, их пожирал глазами
В надежде, что они себя прикончат сами,
Друг другу выпустят кишки и кровь прольют.
Глазел в сторонке трус, сколь поединок лют,
Он видел: одному стяжать победу впору,
Положит смерть конец усильям и раздору.
Так был тайком сей зверь от спячки пробужден,
В час безнадежности обрел надежду он.
На что надеяться? Прибыток ненадежный
Да блеск ничтожеству дарует век ничтожный.
К никчемным хитростям сего плута влекут:
Тут свадьбы, сговоры[169] и заговоры тут;
Скулит, впросак попав, обманщик сей лукавый,
Дух ветреника стал теперь ветрам забавой;
Тоску смертельную вселяет злобный гад
В сердца былых друзей, но жгущий душу яд
Победу им дарит, а вероломец гадкий
От стен Антверпена стрекает без оглядки.
Нет, те не победят, кто сеет столько смут
В рядах парламента, кто главных ссорит тут,
Чтоб ядом убивать, пуская стрелы в цели,
Чтобы любимчиков ласкать в своей постели,
И чтобы допустить в свидетели сему
Лишь ложе грешное да поздней ночи тьму.
Три братца Валуа столь с детства похотливы,
Что первый урожай с родной снимали нивы[170],
А младших два из них вдобавок к сей вине
Кровосмешением запятнаны вдвойне,
К тому ж намерений преступных не скрывали,
Сочтя их доблестью, и весело взмывали
На крыльях ветерка, а ветреный поэт,
Как в поле цветики, брал самый яркий цвет,
Чтоб расцветить их грязь, их срам, прокорма ради,
С восторгом сводники служили их усладе,
Стал плахою их стол, где пировал порок
И вожделенную терзать невинность мог.
Потом хитрейшие, кому все карты в руки,