Трагедия войны. Гуманитарное измерение вооруженных конфликтов XX века - [128]

, которую мы можем найти в немецких докладах, которые обрисовывают ситуацию в т. ч. следующим образом^[1049]: «Здесь трупы лежат частично вплотную друг к другу, в то время как в 1-й могиле они лежат в основном случайно перемешанные»; «можно предположить, что большинство из них были расстреляны возле могил, а трупы затем заброшены без разбора. Они лежали полностью переплетенными друг с другом, только в могилах I, II и IV они были частично упакованы рядом друг с другом, а также друг на друга» и т. п. Общий вывод: «Метод укладки трупов ни в коем случае не был единообразным как в целом, так и внутри отдельных массовых захоронений». Так что определенная упорядоченность наблюдалась, но без фанатизма.

По сравнению с захоронениями жертв 1930-х гг. в польских могилах действительно обнаружено много документов, поскольку в данном случае расстреливались военнопленные, прибывшие сразу из лагеря с вещами и документами, и захоронения производились на охраняемых спецобъектах НКВД, на которых расконспирация вследствие нахождения могил гражданскими была на тот момент теоретически невозможна (никто же в 1940 г. не считался с нападением Германии на СССР в 1941 г.). Поляки, считавшие, что едут домой, до самого места казни не должны были подозревать о худшем (в противном случае они могли оказать значительное сопротивление), поэтому удостоверения личности и прочие документы не изымались, т. к. иначе была бы нарушена конспирация. Более того, из показаний Д. С. Токарева мы знаем, насколько изматывающей была процедура убийства тысяч людей в такие сжатые сроки, так что добавление в процедуру раздевания или тщательного обыска жертвы на месте расстрела растянуло бы ее на неопределенный срок и не было оправданным с практической точки зрения.

Таким образом, все признаки «нетипичное™» могут быть легко объяснены стремлением НКВД упростить и сделать более эффективной эту выдающуюся по масштабу и скорости расстрельную операцию.

Критика немецкой эксгумации

В настоящее время результаты немецкой эксгумации не являются необходимыми и незаменимыми для определения времени смерти военнопленных из трех лагерей, а значит автоматически и для установления виновной стороны. Тем не менее отрицатели все еще зациклены на критике ее процедур и опубликованного отчета, пытаясь показать, что фальсификация немцами катынских захоронений следует из самых материалов. Это также дает повод отрицателям в очередной раз связать катынское дело с именем Й. Геббельса.

В. А. Сахаров на основе немецкой переписки пытался показать, что у немцев во время катынских раскопок на руках были захваченные списки «катынских» поляков из Козельского лагеря. Однако, как показал в дискуссии с ним специалист по катынскому делу А. Э. Гурьянов^[1050], речь шла о списке поляков из т. н. «Козельска-2», до лета 1940 г. интернированных в Литве и Латвии (именно этот нерелевантный список интернированных попал в руки немцев, о чем свидетельствует его перевод на немецкий в делах комиссии Бурденко ^[1051]).

Также В. А. Сахаров утверждает, что факт использования немцами при описании документов, найденных на телах, немецких топонимов, которые вряд ли использовали бы поляки до весны 1940 г., якобы свидетельствует о фальсификации^[1052]. Однако онемечивание топонимов при опубликовании информации в 1943 г. легко объяснить^[1053], особенно учитывая, что большинство приводимых адресов не были цитатами из найденных документов и не выдавались за таковые: оно могло носить чисто формальный характер (ведь в 1943 г. официальными названиями были именно немецкие); оно могло служить практическим целям: ожидалось, что родственники узнают своих пропавших близких в списках, публиковавшихся в газетах на оккупированных польских территориях — в том числе и по неполным данным, таким как адреса. Более того, представители этнического немецкого меньшинства в Польше были как составителями, так и адресатами части документов, и в таких случаях использование немецких топонимов вполне ожидаемо. Этот очевидно неверный аргумент был позаимствован и Г. Ферром^[1054].

Можно упомянуть нахождение в немецких эксгумационных списках имен поляков, которых, насколько известно, вообще не отправляли в Смоленск, и среди них пару заведомо живых (на момент после расстрела) людей. Это, однако, не свидетельствует о фальсификации, поскольку идентификация личности по находкам на трупах (документам и не только) — процесс в отдельных случаях приблизительный и ошибки, например, за счет того, что кто-то имеет при себе какие-то документы (упоминающие) третьих лиц и в результате ложно идентифицируется, вполне возможны без всякого злого умысла^[1055]. Тщательнейшая поименная проверка немецкого списка показала, что только 41 имя в нем не значится в списках-предписаниях НКВД 1940 г. на отправку польских военнопленных из Козельского лагеря в ведение Смоленского УНКВД^[1056] (часть из них, вероятно, за счет неверного прочтения плохо сохранившихся имен и фамилий, при этом можно указать на возможных кандидатов в списках-предписаниях).

Отрицатели указывают на якобы «посторонних» поляков в Катыни — не только из Козельского, но и из Осташковского и Старобельского лагерей. Однако все эти заявления основаны на недоразумениях (не считая, конечно, имен из советского сообщения, вставленных умышленно