Трагедия казачества. Война и судьбы-4 - [110]

Впрочем, нам уже не нужно было готовиться к прорыву фронта союзниками на юге или к высадке их десанта на Адриатическом побережье, чтобы убедиться в том, что война вступила в окончательную фазу. Противник был уже над самым нашим носом (я не описался: да, над самым носом). Но он был еще невидим, и его присутствия мы не замечали.

В один прекрасный апрельский день от нечего делать и для укрепления здоровья я решил взойти на вершину горы, под которой приютился Кьяулис. Чтобы сочетать приятное с полезным, я взял с собой книгу, которую мне дали Воскобойники. Это был труд украинского историка ХІХ-го века A.A. Скальковского — «История Войска Запорожского Низового». Мне оставалось дочитать одну или две главы. Не торопясь, я поднимался по много раз хоженой тропе. Достигнув намеченного рубежа, я располагался в тени дерева и прочитывал с десяток страниц. Так я добрался до последнего дерева перед самой вершиной. Прочитал заключительные страницы книги. С чувством удовлетворения закрыл книгу, положил ее в планшетку и бодрым шагом взошел на верх горы и остолбенел от неожиданности. Руки схватились за висящий на груди карабин.

Это была не та вершина, на которой я был неделю назад. В тот, предыдущий раз она была пуста. Теперь на ней был вырыт круглый окопчик. В центре его возвышался металлический шест с двумя прямоугольными крылышками зеркал. Я сразу смекнул — гелиограф. Рядом с ним стоял человек в зеленой военной куртке, с автоматом на груди и итальянской каской на голове. Вперенный в меня взгляд выражал крайнее недоумение. Мы стояли друг против друга.

Было ясно, что передо мной сигнальный наблюдательный пост. Но чей? Также мне было известно из той же «Казачьей земли», что на вершинах гор вокруг Казачьего Стана немцы установили гелиографы для поддержания связи между немецкими частями. Эта версия, однако, отпадала: у них были свои стальные шлемы. Так может быть это казачий пост? В этом предположении была своя логика: ведь внизу в Кьяулисе, в Терско-Ставропольской станице, жил генерал П.Н. Краснов с женой. И все-таки оно не выдерживало критики. Возможно, было представить казака в итальянской военной куртке. Ведь и юнкера нашего училища носили итальянские мундиры с русскими погонами. Однако психологически было совершенно невероятно, чтобы стоящий на посту на вершине горы казак водрузил бы себе на голову стальную каску. Такое немецкое следование букве устава противоречило казачьему характеру. «Не держись устава, яко истины», — говаривали у нас в училище. Да и вообще каски не были в употреблении в Казачьем Стане.

Значит это итальянец! Но тогда какой? Если партизан, нужно стрелять. С расстояния трех-четырех шагов я бы не промахнулся (как, впрочем, не промахнулся бы и он, если бы догадался, кто я. Опять-таки моя камуфляжная куртка не была типична для повседневного обмундирования солдат того времени. Вероятно, итальянец задавал себе похожие вопросы). А может быть он солдат оставшихся верными Муссолини формирований? И тогда я убью человека, настроенного ко мне дружелюбно. Что делать? Подойти и спросить тоже нельзя. Если итальянец — неприятель, он ответит выстрелом, и для меня закончатся все вопросы.

Поразительно, с какой быстротой в моменты предельной опасности работает человеческая мысль, взвешивая все «за» и «против». Все приведенные выше размышления, потребовавшие бы для себя в нормальной ситуации, по крайней мере, минуту или две, молниями проблистали в моей голове, и в непостижимую долю секунды я взвесил все обстоятельства и вынес решение: я не могу стрелять в человека, не зная точно, что он — враг. Неожиданно не только для итальянца, но и для самого себя, я сделал скачок, которому, вероятно, позавидовал бы олимпийский спортсмен, и на своих ягодицах, как на санках, понесся вниз по склону горы.

Помню, что я не думал в тот момент о возможности очереди в спину из автомата. Мое внимание привлек косо висевший на груди карабин. Кавалерийские четырехзарядные французские карабины не имели предохранителей, и у меня промелькнула мысль, что неожиданный резкий толчок может произвести выстрел, и пуля, чего доброго, попадет в ногу. Я схватил карабин и на вытянутых руках крепко держал его на уровне груди.

Первая опасность устранена, но тут же запрыгала перед глазами другая. С неумолимо возрастающей скоростью я несся на деревья, окруженные редким кустарником. Удар с разлета о дерево, если бы и не убил меня, то, во всяком случае, искалечил бы. И вновь молниеносно быстрое решение. Как только слева от меня промелькнул куст, я вонзил шпору на сапоге левой ноги в землю, резко повернулся на оси, схватился за куст и вспрянул на ноги. Ух, пронесло!

Глубоко передохнув, стал нащупывать несмелыми ногами землю и осторожно мимо кустов и деревьев начал спуск вниз. И тогда я увидел их… Направо от меня шагах в пятнадцати стояли четверо или пятеро мужчин в гражданской одежде. Курили и о чем-то говорили между собою. По левую сторону от меня лежали сваленные в кучу их пиджаки и куртки. Под ними обрисовывались контуры каких-то угловатых предметов. «Оружие!» — пролетела в голове мысль. — Партизаны. Охраняют подступ к вершине с гелиографом». Не спуская с них глаз, с карабином наготове, я спускался по склону горы между ними и предполагаемым оружием. Партизаны, не ожидавшие моего появления со стороны их поста на вершине, растерялись, схватились за лежавшие у их ног мотыги и, ковыряя ими в земле, стали притворяться крестьянами на весенних работах. Время было выиграно. Между зеленеющими ниже нас пригорками вилась тропа вниз к дороге в Кьяулис. Я исчез за холмом и преследования не боялся: тропа была узкая, извилистая и мне знакомая. Скрывшись за углом очередного пригорка, я мог бы без затруднений стрелять в появляющихся по одиночке один за другим партизан. О том, что они могли бросить за угол гранату, мне не пришло в голову. Впрочем, партизаны сами оставили меня в покое.