Трагедии - [81]

С Синая возгласил господь слова завета.

Как изменился век! Бывало, чуть восход,

На зов священных труб[263] сюда спешил народ,

И, чая празднества, вливался он волнами

В притвор, украшенный душистыми цветами;

И, в жертву принося зиждителю земли

Первину от плодов, что на полях взросли,

Чредой пред алтарем евреи представали;

Священники обряд свершать не успевали.

Но из-за женщины, чьи мерзостны дела,

Дни счастья светлого затмились ночью зла.

Лишь горсть приверженцев учения благого

Дерзнула в храм прийти и вызвать тень былого.

А прочими забыт бог, сотворивший их,

Иль — что еще страшней! — у алтарей чужих

Они пред идолом Ваала преклонились,

Кощунствуя над тем, кому отцы молились.

Поверь мне, я боюсь, что Гофолия месть

Обрушить на тебя способна даже здесь,

Почтения к тебе сорвав с себя личину,

Что тут, в святилище, и примешь ты кончину.

Иодай.

Но есть ли у тебя причины думать так?

Авенир.

Кто праведно живет, тот нечестивцу враг.

Давно уж, Иодай, царицы ранят гордость

Твой сан и, главное, незыблемая твердость.

Давно за преданность обычаям отцов

Ты ею отнесен к числу бунтовщиков.

Но больше, чем к тебе, в чужачке лицемерной

Вражды к Иосавеф, твоей супруге верной:

Первосвященник ты, как Аарон был встарь,

А брат твоей жены — наш предыдущий царь.

К тому же состоит всегда при Гофолии

Вероотступник, в ней будящий мысли злые,

Толкающий ее на низость и обман.

Враг добродетели, былой левит Матфан[264]

В повязке жреческой Ваалу служит рьяно,

Но мало быть ему слугою истукана:

Разрушить и снести мечтает он тайком

Им подло брошенный святой господень дом.

Он погубить тебя стремится всем, чем можно:

То о тебе скорбит, то льстит тебе безбожно;

То, притворясь, что он — добрейший из людей

И пряча ненависть на дне души своей,

Тобою запугать пытается царицу;

То, ведая, какой в ней алчный дух таится,

Нашептывает ей, что не сдаешь в казну

Ты клад, накопленный Давидом в старину.

И вот уж третий день спесивица скрывает,

Что гнев неистовый ее обуревает.

Вчера, когда на храм она метнула взгляд,

Я видел: яростью глаза ее горят,

Как если бы приют в обширном этом зданье

Был дан тому, кто ей готовит воздаянье.

Чем больше думаю, тем тверже верю я,

Что под угрозою отныне жизнь твоя,

Что и в святилище, где бог живет всеправый.

Иезавели дочь проложит путь кровавый.

Иодай.

Кто властен море вспять десницей обратить[265],

Тот и преступников сумеет укротить.

Доколе буду я его покорен воле,

Мне, кроме господа, никто не страшен боле.

Но все ж твои слова я оценил вполне:

На вражьи умыслы глаза раскрыл ты мне.

Я вижу, Авенир, ты возмущен нечестьем.

Израильтянин ты и остаешься днесь им.

Хвала творцу! Но гнев, который мы таим,

Но рвенье на словах — цена какая им?

Без дела веры нет: оно ее мерило.

Уж восемь лет как трон Давида захватила

Язычница, и хоть ручьями льет она

Царей законных[266] кровь, немотствует страна.

Всех внуков палачам предав на казнь и муку,

Тиранка на творца теперь заносит руку.

А ты, отчизны щит[267], кого бойцом взрастил

Иосафат[268], наш царь, который бога чтил;

Ты, кем спасен не раз был Иорам в сраженье,

Кто в наших городах один унял смятенье,

Когда так потрясла смерть Охозии рать,

Что Ииуя вид заставил нас бежать,

Ты молвишь богу: «Я закон твой соблюдаю»,

Но отвечает он устами Иодая:

"Не похваляйся тем, что не презрел завет:

Заслуги предо мной в молитвах праздных нет.

Напрасно жертвы ты приносишь в честь господню

Кровь козлищ и телиц без нужды мне сегодня,

Когда о мщении взывает кровь царей.

Порви с нечестием, за веру встань скорей,

От лжи языческой очисти иудеев

И на заклание вели отдать злодеев".

Авенир.

Что я могу один в стране, где каждый — раб?

Иуда духом пал, Вениамин ослаб[269].

Когда весь царский род погибнул смертью злою,

Свободолюбие угасло в нас былое.

В народе говорят, что даже сам господь,

Евреям всех врагов помогший побороть,

Лик отвратил от нас[270] в годину униженья —

Так истощили мы его долготерпенье.

Десницей грозною с заоблачных высот

Он смертным знамений уже не подает.

Ковчег молчит[271]: над ним не слышен голос бога.

Иодай.

И все ж не видел мир досель чудес так много!

Когда нам мощь свою ясней являл творец?

Зачем глаза он дал тебе, народ-слепец?

Зачем, забывчивый, погрязший в равнодушье,

Не внемлешь сердцем ты тому, что слышат уши?[272]

Ужели, Авенир, не понял ты чудес,

Которыми наш век отметил царь небес:

Как он израильским царям грозил; как скоро

Легла на них печать несчастий и позора;

Как кровью изошел на той земле Ахав,

Которую отторг, невинного поправ[273];

Как под ноги коням была на том же месте

Иезавель в окно низринута из мести,

И кровь лизали псы, и рвали на куски[274]

Труп, втоптанный во прах, их жадные клыки;

Как лжепророков сонм вотще молил Ваала[275],

А пламя с неба вдруг на жертвенник ниспало;

Как слово обращал к стихиям Илия[276],

И наступала сушь, и люди и земля

В течение трех лет от жажды изнывали;

Как Елисей взывал — и мертвые вставали?[277]

Верь этим знаменьям и помни, Авенир:

Не ослабела длань того, кто создал мир.

Он избранный народ вовеки не оставит

И в должный час ему свое всесилье явит.

Авенир.

Но где ж величие, которое предрек

Давиду, а затем и Соломону бог?

Увы, как ждали мы, что будет бесконечно

Потомков их на трон взводить творец предвечный,