Традиция и Европа - [8]

5. Наконец, для некоторых новый символ Запада воплощён в Риме, а этруски, вместе с другими доримскими обитателями Италии, находятся под знаком Азии. Этот тезис, однако, сомнителен, или, скорее, он просто односторонний. Нет сомнений, что между аспектами азиатско–средиземноморской, пеласгской и хеттской цивилизаций было некоторое сходство. Самая распространённая традиция имперской эпохи — это именно та, что приписывает этрускам азиатское происхождение, подытоженное в словах Сенеки Tuscos Asia Sibi Indicat. Но здесь «Азия» остаётся неясным определением, и, как мы знаем, с этнической и филологической точки зрения проблема происхождения этрусков остаётся загадкой, несмотря на такое большое количество исследований. С другой стороны, можно говорить о периоде южносредиземноморских цивилизаций, распространявшихся от древних Геркулесовых столпов до Сирии — включая древнюю иберскую цивилизацию, часть древнеиталийских, доэллино–пеласгских и т. д.; и противоположностью этой группы выступают новые цивилизации, носители особого индоевропейского духа, к которым принадлежали Греция и Рим.

На этой основе тезис об анти этрусском Риме имеет право на появление среди гипотез, которые могут в наилучшем виде привести к реконструкции внутренней, духовной стороны римской истории. Эта история кажется какой угодно, но только нелинейной. Рим выражает новый принцип, воплощает, мы могли бы сказать, революционную силу, которая для утверждения себя вынуждена была истребить противоположную ей цивилизацию. История императорского периода — это история борьбы с переменным успехом между воинственной римской аристократией и гегемонистскими попытками этрусских и жреческих элементов или им подобных сил. Уничтоженный внешними силами, этрусский элемент прокрался во внутреннюю жизнь Рима. Именно Этрурия стоит за книгами Сивиллы, ответственными за самое серьёзное изменение римской духовности. В своей основе именно тип этрусского жреца в момент паники посреди Пунических войн открыл дорогу Риму к первому экзотическому азиатскому культу во главе с женской фигурой, что многозначительно: культу Кибелы. Этрусками являются и Тарквинии, сильно связанные с женскими фигурами и сами антиаристократичные сторонники плебса. Также этрусками являются гаруспики, из ненависти к Риму желавшие закопать статую Горация (Horace Cochlite), но когда ей, наоборот, оказали величайшие почести, для Рима настала полоса удач, несмотря на предсказания гаруспиков, которые, обвинённые в измене, признались в зловещих намерениях и были казнены. Можно добавить и другие примеры, ведущие нас к мысли, что разнородный и враждебный антиарийский элемент скорее ослабил подлинную римскую цивилизацию, нежели усилил её.

Чтобы кратко закончить эти заметки, мы хотели бы указать, что соображения подобного рода не составляют часть мёртвой исторической науки. Сегодня римские символы снова живы и набирают силу, но слишком мало людей задумывается о прояснении содержания этих символов посредством динамической концепции их развития, т. е. посредством концепции, которая, оставляя обычные двумерные, псевдопозитивистские взгляды, признаёт разнообразие образующих символы компонентов и рассматривает именно вид, восхождение, упадок и исчезновение в нечто высшее, за пределами истории, тех, кто нёс римские добродетели в их чистом состоянии, кто составлял поток царской крови Рима так, чтобы она сохранилась навечно как наследие с отчётливыми очертаниями на протяжении столетий.

Corriere Padano, 27 ноября 1938 г.

ИМПЕРАТОР ЮЛИАН

Всегда приятно обнаружить научную работу, выходящую за пределы типичных для большинства взглядов современных историков предрассудков и искажений. Таков случай Рафаэлло Пратти, который перевёл на итальянский язык и издал философские записи императора Флавия Клавдия Юлиана под названием «Боги и люди».

Здесь важно заметить уже то, что Пратти использует титул «император Юлиан», а не обычное «Юлиан Отступник», вряд ли подходящее в данном случае. Пожалуй, «отступниками» можно назвать именно тех, кто во имя новой веры отринул священные традиции и культы, в древние времена давшие жизнь величию Рима. Эта новая вера не была ни римской, ни латинской, — напротив, она была азиатской и еврейской. И называть этого императора «отступником» совершенно неверно, так как у него хватило смелости придерживаться традиций и попытаться снова утвердить солнечный и священный идеал Империи.

Чтение этого текста, написанного Юлианом в палатке в перерыве между маршами и сражениями (как если бы он пытался привлечь новые силы духа, чтобы преодолеть тяжёлые времена), также будет полезным и для людей, ошибочно разделяющих современное мнение о том, что язычество в своем духовном аспекте было более или менее синонимом суеверия. На самом деле Юлиан в своей попытке восстановления Традиции боролся с христианством с метафизической точки зрения. Он позволяет нам видеть за аллегорическими одеждами языческих мифов их высшую суть. Он делает весьма важное замечание, когда пишет: «Когда мифы о священном кажутся иррациональными по своему содержанию, именно из–за этого они вопиют к нам, что мы должны не понимать их буквально, а основательно исследовать их и докапываться до сокрытой в них мудрости… Под покровом абсурда скрывается надежда, что если мы углубимся за пределы очевидных значений слов, чистым интеллектом мы сможем понять особую сущность богов, превосходящую все вещи на этой земле»