Традиции свободы и собственности в России - [30]

Раз уж речь зашла о сельскохозяйственном труде, не упущу напомнить, что провал усилий сделать коллективное сельское хозяйство рентабельным был наиболее явным именно в РСФСР. Не во всех прочих республиках колхозы оказались столь же безнадежной затеей. Форм вполне успешного общинного хозяйствования в мире не так уж мало и сегодня. Это мексиканские «коммуны» и «эхидо», израильские «кибуцы», шведские «коллективы», итальянские «арки». Есть аналоги в Японии, США, Индии, буквально во всех странах Латинской Америки. В свое время очень много писали о коммуне бразильского города Порту-Алегри. А вот в России, как было упомянуто выше, не выжили даже полезные пережитки общинной жизни, подобные узбекскому хашару или белорусской толоке.

Не хочу упрощать. Отдельные удачные опыты коммун имели место и у нас — но то были коммуны, сложившиеся на идейной основе и обязательно вокруг энтузиаста, становящегося мотором всего дела. Хороший пример — коммуна Адриана Топорова. Этот человек с 1912 года учительствовал на Алтае, занимался просветительской работой среди крестьян: устраивал литературные вечера и ставил любительские спектакли в селе Верх-Жилино, открыл воскресную школу для женщин, собрал богатую библиотеку, завоевав безраздельное уважение всей округи. В 1920 году под руководством Топорова два десятка семей сел Косиха, Глушинка и Верх-Жилино учредили коммуну «Майское утро» (отличное название!). Все вопросы коммунары решали сообща, вместе работали и во всем помогали друг другу. Им удалось наладить образцовый быт: чистые дома, прекрасные дороги, детский сад, школу, школьный театр, струнный оркестр, детский хор, краеведческий музей. В течение 12 лет Адриан Топоров ежевечерне(!) проводил в «народном доме» коммуны коллективные чтения книг с их обсуждением, записывая мнения коммунаров. Они прочли и «разобрали» Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Тургенева, Лескова, Льва Толстого, Щедрина, Писемского, Александра Островского, Чехова, Короленко, Леонида Андреева, Горького, Блока, Есенина, Леонова, Валентина Катаева, Всеволода Иванова, Новикова-Прибоя, Мольера, Гюго, Мопассана, Ибсена и множество других писателей. Вечерами в домах коммунаров не было ни души, все собирались в «народном доме». На составленных вместе и устланных шубами столах спали дети, пока их родители вели споры об изящной словесности. В 1930 году Топоров издал трехтомную книгу «Крестьяне о писателях», а еще через три года советская власть прихлопнула подозрительное предприятие, причем его создатель, как водится, угодил почти на 20 лет в сталинские лагеря.

«Майское утро» — плод счастливого стечения обстоятельств. Любая революция внушает мощную, пусть и ложную, надежду создать правильный новый мир взамен поверженного неправильного, и из этой надежды в 20-е годы, что хорошо известно из литературы, родилось множество коммунарских начинаний, выплыли сотни легковерных уездных книгочеев, наслышанных о Морах и Бабефах (уникум Топоров все же не из их числа) и готовых с жаром взяться за дело. Но жизнеспособных коммун, просуществовавших многие годы (подобно «Майскому утру» или коммунам толстовцев) и умерших в сталинские годы не своей смертью, оказалось немного. Почему же, возникшие на идеальных началах правды, справедливости, взаимовыручки, почти все они быстро распадались до всяких государственных гонений? Все потому же: русский — в отличие от израильтянина, мексиканца, шведа, итальянца, японца — способен увлечься идеей фаланстера лишь в самых исключительных обстоятельствах. Он нетерпелив и потому быстро теряет веру в осуществимость идеала.

Подозреваю, что и «Майское утро» дожило аж до сталинской коллективизации лишь благодаря своей необычной литературной составляющей. А толстовцы? Разве их хозяйственная организация и жизненный уклад — не порождение литературного гения? Мы все-таки литературоцентричный народ, причем не только в верхушке нации, но и — со времен усвоения народом Псалтири — вплоть до придонного слоя72.

Но может быть уже в наше время в России наблюдается возрождение мiра-общины — хоть в части функций? 75 лет они подавлялись, но теперь «неискоренимый в России коллективистский архетип» взял свое: возрожденная община вернула себе немыслимые под коммунистическим контролем функции — представительскую, защитную, производственную, регулятивную, социальную — так, что ли? Увы и ах. Никаких признаков второго (вернее, третьего) пришествия общины не видно, так что все разговоры о нашей «вековечной» общинной психологии — пустой вздор.

Можно, конечно, объявить доказательствами продолжения жизни древней общины любые подробности жизни соседей и односельчан — ведь у них есть общие интересы, которые надо как-то согласовывать, они должны взаимодействовать, улаживать споры или соединять усилия. Можно объявить доказательствами существования общины каждое проявление соседской помощи сиротам и вдовам, все развлечения сельской молодежи, вплоть до дискотек, любые посиделки, особенно на юге, где работа совмещена с разговорами и забавами, и даже присвоить им ученые названия регулятивной, социальной, культурной, рекреативной и т.п. функций «современной общины». Но община от этого не воскреснет.