Традиции свободы и собственности в России - [29]

С началом столыпинских реформ индивидуализация крестьянского хозяйства пошла безостановочно. На 31 декабря 1915 года к землеустроительным комиссиям обратилось с ходатайством о землеустройстве на своей земле 6,17 миллиона дворов, т.е. около 45% общего числа крестьянских дворов европейской России. За неполные девять лет! Это оценка, которую русский крестьянин, якобы «чуждый собственничеству», выставил общине.

Мой дед по матери Ефим Иванович Рычажков, из крестьян Дубово-Уметской волости Самарского уезда Самарской губернии, и на десятом десятке не забыл усвоенную в отрочестве поговорку: «Где опчина, там всему кончина». Общину, ее старшин, «мирские повинности», методы ведения схода и подготовки решений («приговоров») он знал не из книг народников, и поэтому подался, шестнадцатилетним, рабочим на железную дорогу. Задолго до него ушел пешком в Москву его дядя — он так повздорил со сходом, что махнул рукой на свой пай. И не прогадал. Всего через несколько лет, к 1908 году, он уже имел шелкоткацкую фабрику в деревне Следово Богородского уезда под Москвой и «раздаточную контору» в Верхних торговых рядах (ныне ГУМ).

Поклонники общины закрывали глаза на ее пороки, гипнотизируя сами себя. Александра Ефименко, историк, истинная подвижница, автор книг «Исследования народной жизни», «Крестьянское землевладение на крайнем Севере», «Артели Архангельской губернии», «Южная Русь», ставила, как научную задачу, «признание народной правды». Увы, носители этой правды убили ее, 70-летнюю, 18 декабря 1918 года на хуторе Любочка Волчанского уезда Харьковской губернии, убили вместе с 28-летней дочерью, поэтессой Татьяной Ефименко.

Буйство ненадолго воспрявшей в гражданскую войну общины не ограничивалось только помещичьими гнездами и хуторами отрубников, т.е. крестьян, отделившихся от общины, и не сводилось — слава Богу! — к одному лишь смертоубийству. В центральных губерниях крестьяне увлекались безвозбранной порубкой лесов, в малороссийских — разграблением винокуренных заводов. Как не вспомнить мечтательные слова чеховского героя (начитавшегося, как видно, народников): «Идея народная представляется мне некоторым облаком, наполненным живительной влагой, готовой пролиться на поля культуры, засеянные семенами прогресса...». Если у этого героя был прототип, будем надеяться, что он не дожил до живительного дождя.

Экспорт коммун из Европы

Говоря о советских временах, этнолог В.А. Тишков подчеркивает: «Советский человек был очень частным человеком, и именно это обстоятельство пропустила наша экспертиза, увлекшись анализом мира пропаганды и верхушечных установок»70. Частным, а не коллективным. Даже немного странно, что это все еще надо кому-то доказывать.

Всякий, кто наблюдал жизнь не из кабинетов Старой площади, знает, что русские — участливый и жалостливый народ, но при этом до такой степени не коллективисты, что это можно рассматривать как врожденное народное свойство (известный недостаток, если хотите). Кто этого не учитывал, всегда обжигался — как Александр I с его «военными поселениями», задуманными по образцу коммун.

Кстати, почему-то все дружно забыли, что военные поселения — европейский проект, отчасти к тому времени уже осуществленный в Австрии. Идею устроить их в России будущему императору внушил его воспитатель, швейцарец Лагарп, истовый республиканец, либерал и гуманист. Выросший в Чугуевском военном поселении И.Е. Репин пишет в своих воспоминаниях «Далекое близкое»: «Идеально настроенный Лагарпом, Александр I думал осчастливить свой народ, дав ему новые, полезнейшие формы жизни. Он поручил устройство этих форм опытным инструкторам. Казалось, осуществится если не рай, то уж наверно — благоденствие края»71. Почему же, несмотря на полувековые — с 1810 по 1857 — усилия, идеи братства и сотрудничества, «великие идеи гуманистов» (это я опять цитирую Репина) не воплотились в жизнь? Именно потому, что и 150, и 200 лет назад точно так же невозможно было заставить русский народ полюбить коллективные формы жизни, как в советское время — полюбить «коллективное хозяйство» (колхоз).

Если отвлечься от публицистических фантазий о русском коллективизме, легко заметить, что все коллективистские проекты с опорой на коммуну-общину, и — шире — вообще все социалистические проекты, отрицающие частную собственность, пришли к нам из Западной Европы. Разве не француз Прудон провозгласил «Собственность есть кража»? А кто такие Томас Мор, Джерард Уинстэнли, Роберт Оуэн, Уильям Томпсон, Томазо Кампанелла, Шарль Фурье, Этьен Кабе? Кто такой Гракх Бабёф, собиравшийся превратить всю Францию в большую общину по образцу своего родного пикардийского села? И разве не Карл Маркс мечтал о «больших дворцах в национальных имениях в качестве общих жилищ для коммун» (т.е. общин)? Кажется, правда, он забыл объяснить, что такое «национальные имения».

Известный в свое время экономист Михаил Иванович Туган-Барановский (1865-1919) оставил труд «Социализм как положительное учение» — серьезное и одобрительное описание целого ряда жутких замыслов переделки человеческой природы. Особенно интересна в нем глава VI «Коммунальный коммунизм и социализм». Коммунальный — означает общинный, у М.И. это полные синонимы. Две цитаты: «Фурье подробно описывает, какие огромные сбережения получатся, если сотни отдельных маленьких кухонь будут заменены одной огромной кухней», «Государства [по Оуэну] исчезнут и их место займут общины, которые будут заключать союзы друг с другом для исполнения работ, превышающих силы отдельной общины… Хозяйственный труд в общинах будет лежать, главным образом, на молодых людях обоего пола в возрасте 20-25 лет. В возрасте 25-30 лет люди будут отдавать хозяйственному труду только 2 часа в сутки, а затем совсем освобождаться от него». Толковый был господин, этот Оуэн.