Тожесть. Сборник рассказов - [12]

Папа и правда им благоволил. Отдал квартиру с мебелью, отвалил деньжат, продвинул в замы. А дочка его — беззлобная же, туповата-простовата, но бывает хуже! Так себя Костя и успокаивал. Он вообще умел закрывать глаза. Не замечать, выходящее за рамки успешной жизни.

Тупую дочку шефа, на который придется жениться. И самого шефа — токсичного мудака с комплексом бога и бычьим здоровьем, всех еще переживет. И друзей, что оставались ими по инерции, а на деле давно превратились в ворох грязного белья.

Руки так и чесались схватить, например, Глеба за грудки, встряхнуть посильнее, заорать, мол, что творишь, кобель сраный? Катька тебе с неба упала, готовенькая, острая, как бритва, красивая, как смерть во сне, верная, умная, сучистая ровно настолько, чтобы по лбу бил, стоит с ней словом перекинуться. А ты? Ты на кого полез? На Янку? На деревню эту, над которой ржать — не перержать? Жалели мы ее, жалели! Лабы у нее списывали. Ты чего, мужик?

Но Костя молчал. Интересовался, как дела, зубоскалил про секс после брака, скидывал смешные картинки в чатик. Потому что грудки — дело хорошее, только после них пиво пить будет не с кем. А как без пива-то? Если с первого курса пьется, и после выпуска пьется, и должно питься дальше, и будет, мать вашу, будет, я сказал!

И ради этого Костя был готов терпеть их кислые рожи, с каждым разом все кислее, и старинные шутки, и вялую болтовню ни о чем. Даже щенячьи глаза, спрятанные под нелепо отросшую челку, он мог терпеть. Пусть и стало почти уж невыносимо.

Сколько времени прошло? Пять лет? Семь? Семь лет с их поездки на дачу к Глебу. Перебрали тогда страшно, накурились какой-то дряни, это Янка притащила, в неуемном своем желании показать, какая она оторва.

Спустились с Дениской в подвал размяться, ракетками по мячику не попадали толком. А потом он упал, подвернул лодыжку. Надо было помочь встать, конечно, надо было. Они же друзья, братья почти, столько лет девчонок клеили! Это потом Костя понял, что девчонок клеил только он, а Дениска улыбался робко, смущался, как дурак, краснел, сливался под бочок к Янке, ботанить и чаек с пирожками мамкиными попивать.

Потом — это когда в лицо Костей пахнуло сивушным дыханием, а влажный горячий язык прикоснулся к его губам. Не сладкий язычок какой-нибудь красотки с соседней параллели. Нет. Вполне себе мужской, принадлежащий другу его, брату почти, Дениске Семибратову, славному пареньку, любимцу Янкиной мамы.

Они застыли, пялясь друг на друга. Костя потом думал, что надо было все-таки врезать по бледному, потному и несчастному лицу, глядящему на него щенячьими глазами. Врезать-то можно было, а дальше что? На шум драки прибежали бы остальные, Янка бы заголосила, Глеб бы рванул их разнимать. Даже Катька пришла бы — стоять на верхней ступеньке подвала, кусать губу, сдерживать смех. Перед ней было бы совсем стыдно.

Некрасивая сцена вышла бы. А у них билеты на фест через две недели. Сдавать что ли? Деньги не вернут. Вот же глупость, ну, может, показалось? Ну, примерещилось спьяну. Косяк еще этот. Янка — дура, притащила херню какую-то.

Мысли метались в тяжелой голове, пауза затягивалась, Дениска дышал со всхлипом, даже жалко его стало. И Костя просто поднялся на ноги и пошел наверх. Они еще немного пошумели, потом завалились спать. А с утра, когда Дениска начал собираться в город и всех перебудил, Костя окончательно поверил, что ничего не случилось. Только на Янку злился до самого феста. Но простил. Дура, конечно. Зато своя. Привычная.

Он вообще их любил. Каждого, как родного. Принимал их слабости, помогал, как мог. Сунул Янке деньги на последнюю химию и тут же забыл. Она что-то лепетала, пыталась вернуть, даже слушать ее не стал. Катьку домой отправил, когда та приперлась, пьяная, в пальто, накинутом поверх белья. Хотелось ее до зубного скрежета, но взял такси, усадил, чмокнул в скулу, а на утро долго пялился на сообщение, мол, прости, я пошутила, спасибо тебе и бла-бла-бла. Ничего же не было. За что благодарить? Ничего и быть не могло. А приехал бы Дениска, пьяный и голый, и его бы домой отправил, и в жизни бы потом не упрекнул.

Потому что запретные удовольствия, своих последствий не стоят. Даже самые желанные. А если косячит кто-то другой, подставляя тебя в зону удара, сделай все, но увернись. Целее будешь, спокойнее. И тащи поскорее свою беспросветную дуру в ЗАГС, порадуй папочку. Авось никто больше не заявится к тебе в одном пальто.

Костя вызвал такси и спрятался под козырек подъезда, чтобы его не было видно из окна кухни. Она обязательно смотрит, моргает, дышит на стекло, трет пухлым кулачком. Увидит, придется улыбаться и махать, пока машина не подъедет. А это девять минут спокойного одиночества. Хватит, чтобы решить, с чего начать ненапряженный треп.

* * *

Вечер был пасмурный, бар затемненный и полупустой. Янка приехала первой. Отдала пальто подскочившему к ней официанту, отметила мельком его ироничный прищур, подумала, надо же, какой интересный мальчик. И тут же забыла.

Столик Глеб забронировал в самом углу за лестницей. Уютные диванчики и стул с резной спинкой. Янка пробралась к стене, рухнула на мягкую подушку, поправила юбку, сложила руки на коленях.