Той победной весной - [6]

Керем был родом из Кедабека. Высокий, стройный, общительный парень, он носил в нагрудном кармане гимнастерки фотографию своей невесты, сделанную сельским фотолюбителем. Когда речь заходила о возвращении домой, о женитьбе, он воодушевлялся, начинал расхваливать свое село, свою суженую, и остановить его было невозможно. Однажды я в шутку-сказал ему: «Эй, Керем, поменьше хвались. Как только кончится война, поедем поглядим, что у тебя за село, что за невеста! Как будешь в глаза смотреть? Оно ведь и ястребу свое гнездо нравится» Он воспринял мои слова совершенно серьезно и ответил: «Нет, товарищ лейтенант, я расхваливаю свое село не потому, что оно мое село. Горы — это для меня жизнь. Их надо видеть, чтобы понять их красоту. Словами ее не передать. Клянусь, если после войны поедете со мной в Кедабек, отец с матерью на каждом шагу будут в вашу честь баранов резать. Вы о городе не думайте. Так, как у нас, нигде не сможете отдохнуть! Девушки в наших местах — кровь с молоком! Не то что городские, у которых лица цвета соломы…» Я продолжал подшучивать: мол, наших городских девушек не ругай, Керемг они услышат тебя — обидятся. Ведь кто может знать, что еще в жизни будет? А вдруг по дороге с фронта встретится тебе в Баку такая красавица, что ты совсем голову потеряешь? Но Керем с прежней серьезностью ответил: «Можете мне поверить, товарищ лейтенант, даже если девушки всего мира упадут к моим ногам, я не променяю на них свою Сарабейим». И прочитал стихи, подражая ашугу Керему:

Я солдат, моя родина — склоны гор,

Рухнет мир — все равно не нарушится наш уговор.

Мне другая возлюбленная не нужна,

Даже если ангелом будет она…

Старшина показал мне три-четыре разорванных книги:

— Вот как он их… Мы их обратно на полки поставили… Жалко выбрасывать…

Я тоже рассердился на Керема, но не стал ругать его при всех, знал: Керем очень гордый, любое грубое слово — для него нож острый. Предпочтет, чтобы его избили, только бы не задевали самолюбия.

— Ладно, — сказал я старшине, — вы займитесь своими делами, а с ним я сам поговорю.

Я прошел с Керемом в свою комнату.

— Тебе не стыдно? — спросил я его, когда мы остались наедине. — Разве можно поднимать руку на человека старше себя? Не ожидал от тебя такого, совсем не ожидал.

Керем сконфузился.

— Товарищ лейтенант, меня слова Сираджа обидели. Что он, в самом деле, накинулся на меня?! Портишь, мол, такие чудесные книги! Выходит, ценит меня меньше этих фрицевских каракулей. Я как услышал это, клянусь, кровь ударила в голову. Был бы кто-нибудь другой, задушил бы его. Только потому и сдержался, что это был дядя Сирадж…

Да, драка могла дорого обойтись невысокому, худощавому Сираджу. Большие руки Керема были сильны и цепки, как клещи. Хорошо, что старшина оказался рядом…

— Керем, но Сирадж прав. Нельзя портить такие прекрасные книги, — сказал я солдату.

Керем удивленно отступил.

— И вы так думаете, товарищ лейтенант? И вам жалко этого фрицевского добра?

Меня не удивил вопрос Керема, успевшего получить лишь трехклассное образование, никогда не спускавшегося с гор, где он родился, и впервые увидевшего город, только когда его призвали в армию. Он, может быть, первый раз в жизни слышал фамилии авторов книг, которые-хранились в этом доме. Но что я мог сказать ему? Как растолковать, чего эти книги стоят?..

Вспомнились начальные строки из поэмы Генриха Гейне «Германия», которая была переведена на азербайджанский язык:

То было мрачной порой ноября.

Хмурилось небо сурово.

Дул ветер. Холодным дождливым днем

Вступал я в Германию снова.

И вот я увидел границу вдали,

И сразу так сладко и больно

В груди защемило. И, что таить,

Я прослезился невольно…

Я прочитал их Керему. Стихи солдату понравились. Он перестал хмуриться. И тут же в ответ сочинил еще-одну гошму:

О Родине напомнив, разбередил ты раны,

Мне Кедабек напомнил сады Азербайджана.

Лишь там, в горах, найду я для сердца утешенье,

Меня туда пустите хотя бы на мгновенье…

Большие карие глаза Керема, который вспомнил родные места, свой дом, увлажнились. Может быть, мысленно он опять перенесся к своей Сарабейим?..

Я поднялся, прошел в комнату связистов и принес оттуда книгу о творчестве Рембрандта, показал Керему репродукции картин «Ночной дозор», «Даная», «Возвращение блудного сына». Книга заинтересовала Керема.

— Разрешите посмотреть, — попросил он.

И, положив книгу на колени, стал перелистывать ее, молча рассматривая репродукции всемирно известных шедевров.

Я наблюдал за его лицом. Оно менялось в зависимости от того, репродукцию какой картины он смотрел. Керем то улыбался как ребенок, который увидел во сне что-то хорошее, то его густые черные брови сходились, широкий лоб покрывался морщинками; то, сжав губы, он задумывался. Наконец, оторвав глаза от книги, он изумленно покачал головой.

Я взял у него книгу и хотел было положить ее на стол, но Керему вдруг показалось, что я хочу бросить ее в печку, и он крепко схватил меня за руку:

— Вы что, товарищ лейтенант!..

Мы посмотрели друг другу в глаза и, словно сговорившись, рассмеялись.

ТЕНЬ В ЛУННУЮ НОЧЬ

Я давно приучил себя просыпаться по ночам в нужное мне время. Этой ночью решил проснуться в половине третьего, чтобы пойти проверить посты.