Товарищи офицеры - [43]
— Подравнял? — спросил Климов.
— Нет, тебе оставил. Солдаты твои. Ты что? За идиота меня принимаешь? — Как всегда неожиданно Артанян вспылил, будто взбесило его суточное дежурство…
Вторые сутки в батальоне работала специальная комиссия политотдела. Бархатов — для них старался. Подумать только, какие беспредельные возможности скрыты в обыкновенном человеческом усердии!
За последние дни Климову изрядно надоела ирония Артаняна. И вот он собрался оплатить ему за все разом: за поучения на берегу озера, за анекдоты на офицерских занятиях, за «шпаргалку». Заодно, как бы по инерции, он опять вступился за Бархатова:
— Не такой уж он кретин… Все ты выдумываешь!
— Честное офицерское! Ни слова не соврал! Два взвода свидетелей!
Климов наступал:
— А что за шпаргалку ты состряпал? Не шпаргалку, а целый конспект. О пищеварении и душеспасении лейтенанта Климова. Что за ахинея?..
— Послушай! Ей-богу, ты очень своевременно переменил тему! Надоело дежурство. Поговорим о любви!..
Поздно ночью при свете фонарика Климов писал письмо Маше. Улыбался чему-то, потом кусал губы, зачеркивал строчки, снова улыбался…
Женщину, с которой он здесь танцует в самодеятельности, Артанян назвал «обольстительницей из неважного романа». Оказывается, его, Вадима, оберегали от чар этой женщины едва ли не силами целой роты… Наивные люди!
Горошины дождя стучали по брезенту палатки.
Нет, о Вале в письме не было ни единого слова. Зато была строчка:
«Приезжай, Машенька, слышишь? У тебя каникулы. А тут в пору голове закружиться. Приезжай!»
Если бы существовало такое учебное заведение — академия любви, — то его друга Артаняна приняли бы туда вне конкурса. Другу, конечно, всякое пришлось пережить, теперь он во многом раскаивается, потому что узнал цену настоящему чувству…
И об Артаняне в письме не было ни строчки. Просто Климов долго размышлял над его словами: «Если хочешь, это не случайное совпадение: в один и тот же месяц я полюбил Настю и подал заявление в партию…»
По словам Артаняна, настоящими людьми, коммунистами, могут быть лишь очень прочно влюбленные члены общества. Попробуй вдуматься. Возможно, кто-нибудь и сумел бы поправить Артаняна с научной точки зрения. Но только не Климов. И только не в эту ночь.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Луна, тяжелая и желтая, пробилась из облаков и застряла в спутанных лапах сосен. От ее света в лесу стало мягче, словно упала на траву тонкая, неслышная паутина и, падая, заодно очистила воздух от мельчайших соринок и звуков… Лагерь спал. Палатки ровными рядами уходили в лес, как бесконечная, прямая, белая от тумана река. И сосны — как два крутых черных берега…
Радость пришла просто и знакомо. Ведь она, радость, естественное состояние человека, полного сил, здоровья, любви. И все-таки Машу удивляла простота, с какой приходит счастье. Коричневый картонный прямоугольничек — билет. Вагон до станции Заозерная. День и ночь, день и ночь — дорога. И — Вадим. Это с ним она идет через лес, это его такая горячая и такая сильная рука. Это он говорит:
— Машенька…
Он выслал ей на дорогу денег. Она купила на них уйму необходимых в лесу вещей — от носовых платков до особых эмульсий против комаров и солнечных ожогов. Ни копейки зря не потратила, купила фруктов, и еще триста рублей привезла назад: хотелось, чтобы он увидел, что она не транжирка…
Вот уже пять суток они вместе. Он расцеловал ее за платки и эмульсии, хотя ни то, ни другое пока не пригодилось. Здесь такой лес! И она знает, куда он ведет ее. Они идут к озеру, которое уже светлеет сквозь сосны где-то впереди. Летом обе зари сходятся на его просторной глади.
— Машенька…
— А?
— Ты не устала?
— Я же в тапочках. Мне легко-легко!..
…Вставало чистое лесное утро. Сосны смотрелись в озеро. Прозрачную тишину тронул всплеск опустившейся на воду птицы, а потом снова все затихло.
— Какая хорошая была ночь, — сказала Маша. — Не стреляли сегодня…
— Завтра праздник, поэтому, — ответил Климов.
Он чуть нахмурился, она надкусила травинку. Праздник — значит, и день ее отъезда. Они поняли друг друга без слов. Они так мало успели, почти ничего! И опять расставание…
Между тем изведано было не столь уж мало для пяти ночей и дней, и новое счастье не было повторением прежнего.
Маша не только заново пришла к Вадиму — она впервые пришла женщиной, и сделала новой его жизнь. Она знакомилась с его друзьями — и друзья менялись на глазах, что-то новое и прежде незнакомое открывалось в них. Артанян обрел терпение завзятого рыбака — наловил котелок красноперых карасей и принес Маше:
— Дар здешней природы. В нашей военторговской столовой предпочитают ловить прошлогодние консервы…
Молчаливый парторг Борюк пришел к ним на дачу с гитарой (дачу уступил Ермаков) и вечер напролет пел украинские песни. Сашка Лобастов, давно уже не говоривший с Климовым, заявился с бутылкой водки и… не выпил ни рюмки.
Солдаты на занятиях высказывали мнение: «Нам бы теперь самостоятельно, без вашего наблюдения потренироваться…» Помкомвзвод Крученых говорил без обиняков: «Идите, товарищ лейтенант. Вас ведь ждет… москвичка. Неужели на меня не надеетесь?»
Неизвестно откуда, весь батальон знал, что Маша — студентка из Москвы, их сестра по специальности, что она едет на целину с добровольческим комсомольским отрядом и что ей дали вроде увольнительной — на шесть суток — чтобы повидаться с командиром третьего взвода. Капитан Ермаков даже внушение сделал Климову:
