Товарищи офицеры - [16]
Писарь Крынкин объяснил лейтенанту:
— Планчик вы хороший составили, только другие вам функции выпадают… Вы теперь с вашим взводом вроде резерва: кажись (только это пока секрет), ваши солдатики поверке не подлежат. Рота ведь в лесу считается! Так что радуйтесь, товарищ лейтенант!..
Вот она, сплошная проза, о которой Климов и Маша никогда не думали в Москве. Если бы он задумал рассказать ей свою жизнь, то это выглядело бы так:
«20 марта ремонтировали забор. 22-го потратили день, чтобы выписать у интендантов краску. Интенданты смеялись: «Что, майор Бархатов опять батальон перекрашивает? В какой цвет?» Но краску все же дали…»
Он сказал комбату:
— Согласитесь, товарищ майор: государство не за то платит мне, что я меняю в заборах старые доски… И солдат не для этого держат…
Майор ответил, что платят потому («похвально, что вспомнили о денежном содержании»), что он, лейтенант, обязан выполнить любой приказ. Не считаясь с личными интересами. Не раздумывая, достаточно это почетно или приятно.
Умный майор. И по-своему красив, солиден. Тут не сразу разберешься: обжаловать по уставу действия комбата или учиться у него мудрости руководства!
…По приказанию комбата Климов передал в первую роту новенькие противохимические костюмы. «Вам они не пригодятся, — сказал комбат, — А первой роте на инспекторскую лучше выйти в новом…»
Костюмы принимал Лобастов и отчаянно ругался:
— Черт знает, что придумали! Лучше околеть, чем залезать в эту резину!.. А тебе везет: эта инспекторская вымотает хуже лучевой болезни. До кишок проникнут — проникающая радиация!..
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
За неделю до инспекторской отношения пожилого майора и молодого лейтенанта приобрели характер полного взаимопонимания. Климов убедился, что зря кое-кто в батальоне считал майора формалистом. Он и приказания мог отдавать в дружеском, шутливом тоне.
— Вам привет от капитана Ермакова! — сказал майор однажды вечером.
— Спасибо. Он прислал письмо?
— Нет. Он прислал эшелон со столбами.
— Как?
— А вот так: вашему взводу разгружать. Торопитесь. Эшелон не велик, но к утру платформы должны быть освобождены.
Была холодная туманная ночь. Отощавший снег лежал на земле грязновато-ледяной коркой; в колеях застывали узкие лужицы, тускло отражая зеленые и красные огни товарной станции. На путях тоскливо посвистывал маневровый паровозик.
Совсем рядом из белесой мглы вырастала передняя платформа, высоко нагруженная столбами. Хвост состава терялся за изгибом тупика и поэтому казался бесконечным.
Солдаты в угрюмом молчании, неохотно сбрасывали шинели, готовясь к работе.
На главном пути, стремительно лязгая на стыках, промелькал розовыми окнами пассажирский скорый. «Из Москвы», — подумал Климов. И вспомнил давнишнее обещание Маши приехать в зимние каникулы. Не приехала. Задержали на студенческой конференции по радиоэлектронике. Там — электроника, здесь — столбы!..
Разгрузку начали не торопясь. Выбили боковые стояки, и половина бревен сама скатилась с платформы, грохоча друг о друга и о подмерзшую землю.
Короткий энтузиазм вспыхнул и потух, словно спичка.
— Эге! Само пойдет!..
— Ха-ха! Автоматика!..
Столбы, высоким валом торчавшие вдоль эшелона, предстояло стащить в один, общий штабель. Солдаты умолкли, приглядываясь, с какой стороны ухватиться за скользкое, неошкуренное, тяжелое бревно.
Климов тоже молчал. А душа беспокойно и отчего-то радостно ныла: неужели работенка не по силе? С чего начать, чтобы сразу двинулась проклятая работенка?
Он ничего не придумал. И только крикнул:
— А ну, берись! — и сам наклонился к бревну.
— Зря, товарищ лейтенант, — сказал кто-то сбоку. — Мы и сами… Гимнастерочку замараете — шерстяная…
Работа двинулась медленно, а через полчаса уже казалось, что не туман — холодный и жидкий — стелется вдоль платформы, а клубится пар, словно в бане, вокруг разгоряченных людей. Климов не заметил, когда произошел перелом в их настроении. На перекуре, потный и грязный, он смеялся вместе с солдатами, рассказывая старый анекдот из жизни училища:
— …Товарищ капитан? Пришлите двух курсантищей разгрузить вагончик дровишек!..
После перекура раздался чей-то веселый возглас:
— Глянь, ребята, на бревне — надпись!
Солдаты сошлись на голос, и все вместе разглядели большие буквы, намалеванные известью на оструганном боку необыкновенно толстого бревна: «Найкращему солдату Никитенке найкращее дерево Заозерного леса. От земляков». Надпись вызвала новый смех и новые шутки.
— Вот, Никитенко и в красавцы угодил!
— Не иначе, медведи в земляки его записали…
— А бревнышко, братцы, взводом не подымешь: сказано — именной подарочек!..
И вдруг все замолчали. Никитенко, стоявший позади, решительно протиснулся к бревну, нагнулся, облапил ручищами круглую талию дерева и, даже не крякнув, оторвал его от земли и потащил, выпятив живот и растопырив ноги, к общему штабелю.
— Вот это да!
— Как невесту обнял!..
И солдаты уже не смеялись, восхищенные могучим проворством товарища…
Ночью в Болотинск вернулись скворцы. На рассвете за окном раздался их радостный песенный говорок, а позднее, когда Климов уходил на службу, он увидел на голой березе черноперую птичью пару, счастливо хлопотавшую вокруг скворечни.
