Товарищ ребёнок и взрослые люди - [16]

Наконец, они вернулись, но сковороду не принесли. У тёти глаза были красные, словно бы заплаканные, а папа не сразу принялся рассказывать.

— Не отдала сковороду, да? Так я и знала! — злорадно закричала тётя Анне. — Потаскухи — они все такие: что к ним попало, пиши пропало! Приезжают к нам, в Эстонию, распоясываться: всё моё, всё моё! В магазине тоже стремятся лезть без очереди, ещё и утверждают: «Я тут стояла!»

— Ты не начинай свой вздор молоть! — хмуро сказала тётя Лийли. — Это порядочная женщина, еле-еле из Карелии ноги унесла. У неё всё сверкает чистотой. Думаешь, чем она занималась, когда мы пришли? Отдраивала песком мамину сковороду. Песком — потому что мыло ей надо экономить. И дети тоже абсолютно чистые, в заплатанной одежде, но чистой! Одна из них девочка, её, опасаясь вшей, тоже остригли наголо, как мальчишку. Их отца прямо у них во дворе застрелили, на глазах у детей — оказал русским сопротивление, когда пришли их из дома выселять…

— Неподалеку от Сортовалы. Я там бывал, красивые места, на берегу Ладожского озера, — сказал тата. — В основном этих ингерманландцев и финнов выслали оттуда в Сибирь, но некоторым удалось добраться до Эстонии. В нашей школе учатся несколько финнов.

— Эта Хильма устроилась в колхоз «Вийснурк» дояркой, но зарплаты ещё не получала… Только это копейки, то, что выдают на трудодни, на них душа в теле не продержится, — считала тётя Лийли.

— Ох, господи, и о чём этот Сталин только думает? Может, он вовсе и не человек, может, вовсе сатана? — сказала бабушка.

— За сковороду заплатить обещала? — поинтересовалась тётя Ида.

Никто не ответил. У всех рот был занят бабушкиным морковным пирогом.

Чуть погодя тётя Лийли сказала:

— Послушай, мама, у тебя там, на магазинной половине, несколько вполне приличных кастрюль — может, дашь одну-две попользоваться этой ингерманландке?

— А что, пирога больше никто не хочет? — спросила бабушка, не глядя на тётю Лийли. — у меня на кухне есть ещё.

— Мама? — произнесла вопросительно тётя Лийли.

— Ну что «мама» и «мама»! Сама взрослая и знаешь, что делаешь, — сказала бабушка. — Только не бери эту кастрюлю с толстым дном, она у меня для варки варенья. И прежде вымой кастрюлю как следует, а то ещё расцарапает все стенки песком.

Самым замечательным было то, что мне позволили пойти с тётей Лийли — дали даже завернутый в бумагу кусок пирога, чтобы я не пришла туда с пустыми руками.

Кати-утешительница

Мне очень-очень хотелось увидеть, как ингерманландка Хильма драит песком бабушкину сковороду. До сих пор я знала, что песок ничего не делает чистым, а как раз наоборот — когда я летом после игры в песочнице приходила домой, мама, тяжко вздохнув, кидала в корыто для стирки и мои штанишки, и чулки, а домашние тапочки нельзя было надевать, пока не вымоешь губкой с мылом песок между пальцами ног.

Но — увы! — сковорода была уже вымыта, а песок, которым её драили, куда-то спрятан. И сама женщина ушла. Тётя Лийли решила, что она ушла в колхоз на вечернюю дойку. В комнате с плитой вещей было совсем мало. Стол, покрытый зелёной клетчатой клеёнкой, две железные кровати, пара стульев и длинная лавка. И вся эта мебель стояла у стен, а посреди комнаты было пусто, словно там собирались устроить танцы!

Дети были дома одни. Хотя они и откинули крючок, на который была заперта дверь, и впустили нас, как козлята в сказке про волка и козлят, но не произносили ни слова, и даже не ответили на наше приветствие. Оба были с серыми глазами и острижены наголо — волосики были совсем-совсем коротенькие… Оба были в длинных штанах с коричневыми полосками — иди пойми, кто из них девочка. И они были чуть поменьше меня.

Тётя поставила кастрюлю на плиту и сказала:

— Это для вашей мамы. — Но решив, что они не поняли, сказала то же по-фински.

Я протянула пакет с пирогом тому их них, кто казался побольше. Но он спрятал руки за спину и смотрел на меня испуганно.

— Бери, бери — это очень вкусно. Бабушка сама пекла!

— Он, наверное, тебя не понимает, — сказала тётя Лийли. — Положи пирог на стол, они съедят, когда мы уйдём.

Мне было ужасно жалко, что я не научилась от папы финскому языку. Только одному самому странному слову он меня научил — «полкупюёра». И это означает «велосипед»! Ну разве не смешно?!

— Пойдем обратно, нас ведь ждут, — сказала тётя Лийли и взяла меня за руку. — Всего хорошего, дети!

Я тоже сказала «Всего хорошего!». Произнесла очень медленно, чтобы ингерманландские дети поняли. И уже у двери крикнула дружелюбно на чистейшем финском языке:

— Полкупюёра! Пааво Нурми!

Но эти ингерманландцы бессловесные, похоже, и по-фински не понимали, выражение их лиц никак не изменилось!

За то время, пока нас не было, родня, посоветовавшись, решила, что меня оставят ночевать у бабушки с дедушкой. Обычно мне очень нравилось ночевать в чужом месте, например, в городе у тёти Лийли на улице Юласе на полу, и ещё я смутно помнила, как барахталась в сене у бабушки Мари в коровнике на сеновале. Но тогда я спала между мамой и папой, а теперь папа должен был вернуться домой, оставив меня в Йыгисоо.

— Только на денёк-другой, — сказал он. — Пока мама не вернётся, и дома опять всё будет в порядке.