Товарищ Павлик: Взлет и падение советского мальчика-героя - [54]
Морозовское убийство напрямую никогда не называлось ритуальным. Никто не обвинял кулаков в том, что они пили кровь детей или совершали нечестивые ритуальные действия перед тем, как убить своих жертв. Некоторые подробности (надетый на голову Павла мешок, рассыпанные ягоды, перемещенный труп) просочились в пионерскую прессу из официальных записей следствия. Однако молодые журналисты в своих репортажах не повторяли как попугаи протокольную информацию. Они работали творчески, опуская одни подробности и добавляя другие. При этом обращает на себя внимание приверженность корреспондентов к «кровавой», «каннибальской» стороне. Примечательны также некоторые фотографии из зала суда: на одной из них Сергей Морозов специально снят в профиль, чтобы хорошо был виден его крючковатый нос>{160}.[133] Кулуканов предстает в газетных статьях хитрым и алчным организатором преступления чужими руками, под стать стереотипному представлению о «сионских мудрецах».
Пропагандисты «Пионерской правды» и «Пионера», конечно, не имели в виду, что убийцы Морозовых были евреями или действовали заодно с евреями. Принципы интернационализма и обличение любых предрассудков, основанных на этнической принадлежности (или «национальности», как это называлось в советской терминологии), оставались священными догматами пионерского движения в конце 1920-х— 1930-х годах. Пионерская пресса отводила больше места освещению международной детской недели — пропагандистскому мероприятию, включавшему в себя праздники солидарности пионеров всего мира, — нежели коллективизации>{161}.[134] Она регулярно публиковала новости интернационального движения и обрушивалась на проявления межэтнической неприязни, случавшиеся на улицах и в школьных дворах>{162}. Одно из серьезных обвинений, выдвигавшихся в адрес кулаков, — обвинение в антисемитизме[135]. Однако несмотря на все это, антикулацкая пропаганда, изображая врагов советской власти, черпала свои приемы из традиционного репертуара антисемитских измышлений[136].
Суд по делу об убийстве Морозовых происходил как раз в юбилей дела Бейлиса. 1933 год был отмечен публикацией в Советском Союзе книги А.С. Тагера «Царская Россия и дело Бейлиса», где давался подробный анализ скандала, который разразился вокруг убийства Ющинского, и распространенного в эти годы в западных провинциях Российской империи «кровавого навета» в целом. Эта критика антисемитизма имела свои специфические причины: среди монархической части русской эмиграции сложилась устойчивая традиция считать гибель семьи Романовых результатом еврейского ритуального убийства[137]. Невозможно исключить, что подобного рода воззрения существовали и в Советской России. Судя по письмам, адресованным советским государственным деятелям и официальным организациям, антисемитские настроения, несомненно, имели довольно широкое хождение в массах[138]. Похоже, что в некоторых городах, включая Екатеринбург 1920—1930-х, еще существовали подпольные монархические группы[139].
Таким образом, власти преследовали двойную цель: они хотели заклеймить кулаков и вызвать положительные чувства в адрес евреев. Поэтому кулаков выставляли антисемитами, но делалось это с помощью тех же стереотипов, которые традиционно использовались для очернения евреев, — в частности «кровавого навета». Вероятно, именно такое истолкование лучше всего подходит для объяснения приписанных Сергею Морозову слов об «иудейском суде». Христа, конечно, судил римский суд, но его определение как иудейского привлекало внимание общественности к «еврейскому вопросу».
Логика борьбы с антисемитизмом за счет подспудного насаждения веры в «кровавый навет» может показаться извращенной, но такая практика свойственна советской пропаганде и вполне соответствует принципам марксистско-ленинской диалектики. Так, в 1920—1930-х годах для истребления религиозных чувств коммунисты-пропагандисты пытались внедрить новую обрядность. Яркие примеры тому — празднования «красных свадеб», «красных крестин» (или «октябрин») и «красной пасхи»[140]. Эта идея сродни основополагающей формуле соцреализма — «национальное по форме, социалистическое по содержанию», — восходящей к старинной поговорке о «новом вине в старых мехах». Можно предположить, что свердловский мученик Павлик был избран в герои культа не столько для того, чтобы заместить призраки царских детей, убитых в 1918 году, сколько для создания обновленного идеологического противовеса Андрею Ющинскому, тринадцатилетнему мальчику, который якобы принял мученическую смерть от рук Менделя Бейлиса. Такое превращение еврейских злодеев из старого поверья в кулаков одновременно отвлекало народную ненависть от ее традиционного объекта и позволяло изобразить врагов нового государства в черном цвете.
