Товарищ мой - [53]

Увели его мать и отца.

Был тогда он соседями спрятан,

А потом передали мальца

В тяжеленные руки матросов,

Поспешивших поднять якоря.

Воздержитесь от лишних вопросов,

О спасенье детей говоря.

Братство для коммунистов священно,

Так в истории было и есть,

Через тюрем толстенные стены

Долетит до товарищей весть:

Волноваться о детях не надо,

Русский лес их в объятия взял,

И шумят корпуса интерната,

Словно детский Интернационал.

Петя, Педро, ну вот ты и дома.

Час Победы. Фашизму — конец!

Встреча в гавани:

Будьте знакомы —

Это мама твоя и отец.

Все вокруг непривычно и странно.

Эти желтые стены стары,

И кудлатый кусок океана

В амбразуре увидишь с горы.

Лишь родившийся день этот светлый

В новых схватках отстаивать вам.

— А пока я друзьям твоим, Педро,

Пионерский привет передам.

1975

«ГРАНДУЛА»

Народ — лишь он — хозяин.

Жозе Афонсо, «Грандула»

О песне Свободы известно в казармах,

Магнитная пленка доставлена в студию.

Уже в Сантарене танкисты азартно

Сизалевой паклею драят орудия.

На танках пойдут в Лиссабон капитаны,

Когда эту пленку прокрутят по радио.

Условным сигналом, призывом к восстанию

Назначена песня по имени «Грандула».

Ее сочинителя Жозе Афонсо

Давно уже тайная ищет полиция.

Строка пробивается лучиком солнца:

«Народ лишь хозяин, моя смуглолицая!»

За песнею слежка, за песней охота,

Повсюду шпики расползлись, как тарантулы.

Но голосом армии,

Голосом флота

Ты станешь сегодня, мелодия «Грандулы».

Фашизм лютовал здесь почти что полвека.

Теперь уж нельзя ограничиться митингом.

Надломится он, как подгнившая ветка,

А может, хлестнет, распрямившись стремительно?

Пожалуй, не зная всей степени риска,

Готовые выйти на площадь парадную,

Немного похожие на декабристов,

Молчат офицеры в предчувствии «Грандулы».

Они в Мозамбике, Гвинее, Анголе

На мушке винтовок держали колонии.

На опыте горьком, позоре и боли

Взрастили готовность сердца опаленные.

Вперед, Революция! Время настало,

И музыка грянула, грянула, грянула —

В смятенном эфире,

Как голос восстанья,

Призывно звучит долгожданная «Грандула».

Я к песне причастен в Советском Союзе

И знаю, какая на рифме ответственность.

От имени авторов текста и музык

Позвольте мне Жозе Афонсо приветствовать.

К воротам дворцовым призвавшая танки,

Народ черноглазый волнуя и радуя,

Путем «Марсельезы»,

Путем «Варшавянки»

Шагай, португальская «Грандула».

1975

ПИСЬМО ИЗ ЛИССАБОНА

Счастливый абсолютно

Советский офицерик,

Вдыхая гарь салюта,

Светло и чисто верит,

Что навсегда задушен

Фашизм

Вчера в Берлине.

И отпустило душу,

И горе отбурлило.

Таким я был наивным,

Такой я был простяга,

Умытый майским ливнем

На Шпрее, у рейхстага.

Ах, как я был доверчив!

Прошло всего три года,

И начал мистер Черчилль

Войну иного рода.

Он, правда, не решился

Рвануться из окопов,

Но снова тень фашизма

Простерлась над Европой.

В боренье — высь и бездна.

Из памяти могли ли

Так, запросто, исчезнуть

Испанские могилы?

В несчастий быстрой смене,

Шагнув навстречу взрывам,

Я пребывать не смею

Блаженным и счастливым!

Опять грохочет утро

Над миром обветшалым:

Опять хохочут «ультра»

Со свастики оскалом.

И нет чужих событий,

Нет посторонней драмы,—

Удар хлыста в Гаити —

На наших лицах шрамы!

За ту святую радость,

Что в юности изведал,

Всю жизнь сражаться надо,

И не близка победа.

Но принимает вызов

Наивный офицерик:

В падение фашизма

Он не напрасно верил.

Без веры нет поэта!

А все-таки свободно

Я вам пишу вот это

Письмо из Лиссабона!

1975

РОМАНС О ДОН-КИХОТЕ

Над Испанией — король на вертолете!

Современность — изо всех щелей и пор.

Что я нового скажу о Дон-Кихоте,

Об идальго, ведшем с мельницами спор?

Не о нем романс хочу сегодня спеть я

(Устарели латы и копье),

Славлю рыцарей двадцатого столетья,

Представлявших поколение мое.

Из пятидесяти стран они приплыли,

Прилетели и приехали сюда,

Понимая, что сражаться надо или

Уничтожит мир фашистская орда.

Всех героев я перечислять не буду,

Но, поставив честь и совесть во главу,

Назову Хемингуэя и Неруду,

Матэ Залку и Кармена назову.

Назову еще танкистов и пилотов,

Недостаточно прославленных пока,

Всех отчаянных и добрых Дон-Кихотов

(Санчо Панса в экипаже за стрелка).

Ничего, что на испанцев непохожи,

Соответствуют, увидены сквозь дым.

В Дон-Кихоты я просился чуть попозже

И хотел бы навсегда остаться им.

Хоть пытайте, четвертуйте, ставьте к стенке

Не удастся переделать в жизни нас.

Вот об этом в ритме старого фламенко

И написан и исполнен мой романс.

БЕРЕТ

Испанцам расскажу, как умирал

Обычно получавший жизнь в награду

За храбрость

Синеглазый генерал,

Которого я знал по Сталинграду.

Он не всегда по форме был одет:

Случалось, только вынырнув из боя,

На кудри он натягивал берет,

Отчаянно красивый сам собою.

Но потому, что он летал как бог,

Его никто ни в корпусе, ни в части

За нарушенье пожурить не мог —

Ни комиссар, ни высшее начальство.

Нерусский старый головной убор

Уже лет тридцать как исчез куда-то.

Года бегут — о чем тут разговор.

И что берет для старого солдата?

Но есть особый воинский учет,

Срок жизни не предсказан в личном деле.

Но пасаран!

Он понял, что умрет Сегодня.

Не в сраженье, а в постели.

Когда в окне короткий вечер гас,

Он улыбнулся вдруг, справляясь с болью,

И попросил немедленно, сейчас