Товарищ Богдан - [104]

Иван Васильевич засмеялся и потряс кулаком.

Ссыльным его план сразу понравился.

На следующий день начались приготовления к отъезду. Исправник Качаровский удивленно поводил своими круглыми совиными глазами, глядя, как энергично, с какой охотой готовятся ссыльные ехать на суд.

«Засиделись! Прокатиться в город охота, — думал исправник. — Напрасно радуетесь, голубчики!»

Лето кончилось неожиданно, как всегда бывает в этих краях. Вдруг, без всякого перехода, ударил мороз, сковал болота и покрыл тундру первым снегом. Ссыльные торопились быстрее закончить все приготовления к отъезду. Чинили одежду, заготовляли хлеб, пельмени, коптили и сушили оленину. Бабушкин и его товарищи варили щи, закупали у якутов молоко и все это выставляли вечером на мороз. Наутро щи и молоко становились твердыми как камень.

Видя, что ссыльные охотно едут в Якутск, исправник Качаровский забеспокоился. Покорность Бабушкина и его друзей, обычно таких неуступчивых, казалась подозрительной ему. Исправник знал — времена наступили смутные. В Якутске волнения. Уж не задумал ли Бабушкин какой-нибудь штуки?

Качаровский выделил усиленный наряд казаков и решил сам везти ссыльных. Перед отъездом он усилил слежку за ними, подглядывал, подслушивал: нет ли у кого оружия, не замышляют ли побег?

Но «политические» вели себя очень спокойно, целыми днями заготовляли одежду и еду и беспрекословно выполняли все распоряжения исправника.

Настал час отъезда. По снежному первопутку из Верхоянска двинулся обоз ссыльных в сопровождении казаков. Снова начались долгие переходы по бесконечной, унылой тундре, ночевки на станках и в поварнях. Бабушкин и его друзья теперь уже привыкли к морозам, обратный путь из Верхоянска в Якутск казался им легче, чем тот же маршрут два года назад.

Сперва на стоянках Качаровский выставлял стражу около оленей, боясь, что «политики» ночью убегут. Но через неделю он успокоился. Ссыльные были послушны, как никогда.

…Полтора месяца добирался обоз до Якутска. В пути приходилось делать частые остановки: то двое казаков заболели и слегли, то надо было дать отдых оленям.

Когда обоз прибыл в Алдан, находившийся уже недалеко от Якутска, казаки встревожились. В Алдане по улицам ходили толпы людей. Они пели запрещенные песни, на перекрестках возникали митинги. На столбах висел «Высочайший манифест» от 17 октября.

«Божиею милостию, мы, Николай Вторый, император и самодержец всероссийский, царь польский, великий князь финляндский…»

Испуганный царь, боясь революции, лживо обещал в манифесте гражданам России свободу слова, печати, собраний.

Ссыльные сгрудились вокруг афишной тумбы, на которой был приклеен царский манифест.

— Амнистия![34] — вдруг тонким, «не своим» голосом выкрикнул один из них — пожилой, одетый в потертую оленью шубу и весь, до самых глаз, заросший волосами.

Все сразу обернулись к нему.

— Амнистия! — хрипло, возбужденно повторял он, тыча огромной рукавицей в серый, с грязными подтеками листок, приклеенный на тумбе возле манифеста.

И в самом деле: перетрусивший царь сделал «благородный жест» — он торжественно прощал своих политических врагов.

— Урр-ра! — выкрикнул кто-то из верхоянцев.

— Да здравствует свобода! — воскликнул Бабушкин.

— Долой казаков! — закричал Линьков.

Исправник хмуро слушал возгласы ссыльных.

— Не торопитесь, господа, — ехидно произнес он. — Амнистия амнистией, но начальство еще разберется: кого отпустить, а кого и попридержать… Видите, сколько здесь пунктов да пунктиков: одному скостить половину срока, другого — из ссылки на поселение, третьему — вместо смертной казни — пятнадцать лет каторги… А мое дело маленькое. Получил приказ доставить вас в суд — и доставляю! Получу приказ освободить — катитесь на все четыре стороны! А пока… — он что-то крикнул казакам, и те стали подгонять ссыльных, чтобы быстрее рассаживались по саням.

— Разоружить их! — крикнул Линьков.

— Правильно!

— Избить царских холуев!

Самые молодые и горячие из ссыльных уже готовы были пустить в дело кулаки.

— Тише, товарищи! — вскочив на передок саней, крикнул Бабушкин.

Подойдя к друзьям, он стал успокаивать их:

— У меня тоже кулаки чешутся, но сейчас мы должны действовать особенно организованно. Наша задача — как можно быстрее добраться до Якутска. Поторопим казаков!

Качаровский вдруг заколебался. Ходили слухи, что в Якутске беспорядки. Может быть, повернуть назад?

— Вы обязаны доставить нас в суд! — решительно заявил ему Бабушкин. — Есть приказ, да не чей-нибудь, а самого подполковника Кременецкого! — Бабушкин усмехнулся. — Вот и извольте исполнять приказ!..

Обоз — одиннадцать саней — двинулся дальше. Через несколько дней ссыльные прибыли в Якутск. Город был взбудоражен. По улицам ходили демонстранты. Губернатор наглухо заперся в своем доме. Перетрусив, попрятались и другие якутские власти.

Качаровский, нахлестывая лошадей, повез ссыльных к тюрьме. Он торопился быстрее запрятать их в надежное место.

Перед тюрьмой обоз остановился. Ворота были заперты. Качаровский долго стучал в них шашкой и ногами. Никто не показывался. Очевидно, тюремное начальство тоже перетрусило и заперлось в тюрьме, как в крепости.