Товар для Ротшильда (сборник) - [5]

— Что значит «сколько»? Ну есть там такой момент в одном месте, правда сама вещь довольно длинная — «I've been loving you too long», минут семь с половиной.

«And the forest shall echo with laughter», — припоминает Гарриман фразу, что долетела до его острых ушей вон из того окна, закрытого в ту пору листвою тополиных верхушек. На подоконнике стоял «Днепр‑14». Теперь, когда ветви оголены, видно, что за окном нет ничего волшебного, даже свет не горит, но фраза все равно бывает слышна. Она отпечаталась в его памяти потому, что он услышал ее именно оттуда, как будто десять тысяч лет назад. Каким был этот край в те времена?.. В той квартире живет альпинист Финштейн, ему по возрасту полагается любить Лед Зеппелин.

— Идиот! — подлетает к Гарриману Короленко, и со злобой хлопает его ладонью в бок. — Я ж ему сказал, что восемьдесят!

— Так долго, Коры, диски не играют, — парирует, занятый воспоминанием о «Лестнице в небо» Гарриман, — Даже если там сосут. Он достает из плаща сигарету «Флуераш» и закуривает ее от спички.

В полуденном зное бесконечных и безрадостных летних каникул, в обезлюдевшем на воскресенье дворе — «And the forest shall echo with laughter».

От этого безлюдия и собственного малолетства на него, случалось, нападало такое отчаяние, такая пустота, что он мог сидеть, точно контуженный немец возле своего танка, без мыслей, без слов. К счастью, с годами это прошло, и мысль о том, что похожее состояние мучит кого-то помладше не порождает в его душе сострадания.

— А фо, и американские не играют? — подает голос далекий от поп-музыки Кунц, знающий только Дина Рида. Только потому, что нетипичный американец снялся на цветное фото для еженедельника «Украина», с шестирублевой гитаркой в ухоженных руках. Вместо «ш» Кунц произносит «ф» — «а фо?»

— И американские, Саня, — говорит Гарри, выпускает почти невидимый дым своей первой за день сигареты. — А под шо вы спорили?

Короленко стреляет озорными глазками — копия Голохвостый, из комедии «За двумя зайцами»: «Под две бутылочки "Котнари". Здесь бы их и раздушили».

Два раза по 3.40 — это 6.80, сложил в уме Гарриман. Да. Жаль. Это стоит. Заранее надо договариваться.

Короленко действительно похож на двух популярных артистов кино — Борисова и Бурляева. Но он выше ростом их обоих. Короленко мечтает о карьере официанта, и возможно, за годы хождения с подносами, каркас его мумии и подсядет, а пока что — он выше.

В телефильме «Кража» играют оба, причем, если Борисов не великан, то Коля Бурляев попросту лилипут, не крупнее Джеймса Брауна. Впрочем, не считая последних четырех слов, все это мнение не Гарримана. Он полностью его подслушал из разговора двух баб с выщипанными бровями — на именинах у Кузины. Если честно, Гарриман вообще не имеет понятия, как выглядят и Бурляев, и Борисов, зато фоток Джеймса Брауна — их есть у него! О нем можно определенно сказать, что он готов повесить на стенку портрет негра. Что среди лемуров в, общем-то, не принято. Возможно, поэтому все его прозвища нарочито американские: Гарриман, Трумэн, и новейшее — Джипси Джокер.

Джипси Джокер озабоченно смотрит в проем между домами, тот, что выходит прямо на проспект. В кармане румынского плаща… Покупку плаща ему навязал Зэлк-басист. Своим бурчанием: «Когда ты уже прекратишь тягать этот жидовский самопал?». Он имел в виду нормальный черный куртец из phoney-leather, купленный Джокером по дешевке — всего за пару чирикманов у Якова. Яков — вылитый Гарри Зэйн, бас-гитарист группы Урия Гипп. Похож и патлами, и грустными глазами. Зэйн, говорят, ушел недавно в мир иной. Толи током ебануло, толи тут снова замешаны наркотики. Без них на Западе не может обойтись не один фраер. Плюс, если здесь, у нас, среди славян, молдаван, иногда узбеков Очколаз — всего лишь необычная фамилия, то там, за границей, кажется все, кроме Тома Джонса и Азнавура, просаживают друг дружку в дупло, по крайней мере такой у них вид на «шкурах» от пластов и других портретах.

Цвет макинтоша «Бухарест» напоминает кофе с молоком в буфете гостиницы «Днепр‑2», где круглый год и круглосуточно можно бухнуть, если зимой — в тепле, а если летом — то в прохладе. Джокер находит двушку, просит, чтобы постерегли его ведро, и пиздует на проспект позвонить из автомата.

Машины снуют, но не очень быстро. Проплывает белый «Икарус» с черной гармошкой посередине — это как раз тот маршрут, что останавливается у дома политпросвещения, совсем рядом от оазиса «Днепр‑2».

Гарриман внимательно осматривает асфальт под ногами, и только потом набирает номер другого района.

— Пригласите, пожалуйста, Нину, — просит он поставленным баритоном, чуть-чуть похоже на грузина.

— Ниночка гуляет с подругой, ее сейчас нет дома, — отвечает бабушка.

Повешенная на место трубка оттягивает рычажок, как плоская грудь школьника чудесные груди Ани Малкут; если к ним прижаться, танцуя медленный танец, скажем, под этот блюз Blood, Sweat and Tears, который узнают все, кто его хотя бы раз услышал.

Собственно, Джокер звонил, чтобы поблагодарить Нэнси — Войну миров за портретик Чарлза Мэнсона. Его напечатали на последней странице польского журнала «Экран». Такие вещи продают только в киоске «Интуриста». Джокер уже успел его оттуда вырезать и вставить в круглый значок, на место кадрика из плебейской мультипликации «Ну, погоди!»