Тот, кто стреляет первым - [35]

Комната мгновенно стала пустой, убогой, в коридоре тут же послышался топот, заурчала вода в трубах, в соседней комнате стали дергать балконную дверь, под окнами взвыла собака. Скорее всего, все это происходило и раньше, но лишь теперь, с исчезновением Сергея, привлекло внимание и стало пугать, настораживать. Растерянно огляделась. Машинально пересчитала лепестки, что успела нарисовать в ромашке: «любит, не любит, любит»… Шесть штук, четное, роковое для гадания количество. Но это она просто не успела дорисовать узор…

И только в этот момент на глаза попался оставленный Сергеем черный берет. Осторожно перевела дух. Быстро, словно за ней подсматривали и боясь не успеть, дорисовала на стекле еще один лепесток. И даже подышала на стекло, чтобы ромашка стала видна более отчетливо. Она – любит!

Тут же испугалась снова, на этот раз уже своему состоянию: неужели Сергей занял в ее жизни так много места, что она теряется без него и, в конце концов, не хочет, чтобы он когда-либо куда-либо исчезал? Но ведь он обязательно, обязательно, обязательно вернется. Он должен, должен, должен появиться в комнате и увидеть ромашку. Он не мог, не мог, не мог вот так просто обидеться и уйти. Она, конечно, сама дура, но нельзя, нельзя, нельзя же верить всему, что исходит от женщины. Ее поступки – это ее сомнения.

Вернись!

Сергей услышал, широко распахнул дверь. Но вначале появился не он, а три хиленькие веточки вербы.

– Больше не нашел. Местные старушки ободрали к празднику все вербы как липки… Ты чего дрожишь?

– Я испугалась…

– По коридору таскают новую мебель.

– …что ты ушел. Наверное, этого нельзя говорить.

– Я никогда не уйду от тебя. И даже не надейся.

– Тогда ура. Мне повезло. Здравствуй.

Сквозь веточки сама коснулась губами его губ, но едва задрожали оба от страсти, Лена вновь, уговаривая то ли себя, то ли его, попросила:

– И все же так нельзя. Ведь нельзя же?!

Огляделась беспомощно по сторонам, но даже добрый дедушка Ленин, восьмое десятилетие читающий одну и ту же газету, сделал вид, будто не замечает мольбы оказавшейся в его покоях женщины. Понимая неизбежное поражение, в глубже души даже желая его, Лена вдруг уцепилась за последнюю соломинку:

– Я здесь не могу. Здесь… здесь столько народу было до нас… Прости.

Вырвалась, протиснулась на балкон мимо рассохшейся, застрявшей посреди проема двери. Он вышел следом, обнял застывшие в ожидании плечи, коснулся губами волос. Они показались холодными, и он принялся согревать их дыханием. Губы ощутили скрытый под прической шрам, и мимолетно подумалось, что они все же мало знают друг друга. Но тех штрихов и моментов, деталей и полутонов, которые проявлялись в их редкие встречи, видать, хватило, чтобы у него создался не глянцевый, а объемный портрет однажды встреченной в метро женщины. И близость с ней – не самоцель, но, если она случится, он должен помочь Лене подойти к ней с достоинством. Потому что, насколько он понимает женщин, их более всего страшит не «как это будет», а «что будет потом». Вот создал Бог материю…

Тепло от его ровного дыхания успокоило Лену, она расслабилась, повернулась лицом. Снова – второй раз! сама! – поцеловала, чуть прикусив ему нижнюю губу:

– Вот тебе.

За что – явных причин вроде не было, а не из явных – лежала на поверхности: Лена так и не определилась, как себя вести, и не уверилась, что им нужна эта встреча. И спросила именно об этом:

– А что будет завтра?

Завтра он будет так же благоговеть и ошалевать!

Но в ее вопросе, конечно же, подразумевался больший подтекст: я становлюсь только лишь любовницей? У нас нет совместного будущего?

Она могла задавать эти вопросы, ее возраст при ее красоте и женственности еще не подпадал под неизбежность одиночества. Но через несколько лет это может случиться, если потратить себя на женатого мужчину, который так и останется с другой…

– Я знаю, как все это кончается.

Она приглашала к серьезному разговору, она умоляла поговорить о будущем, определить ее роль и место в его жизни. Он считывал ее просьбу до последней запятой, до ударения в каждом слове, но еще не был готов к ответу. Увидев на стекле рисунок, хотел погадать, но Лена отвлекла:

– И очень быстро.

В его случае ни страстно переубеждать, ни возмущаться пока не имело смысла. Он мог лишь искренне удивиться:

– Почему должно кончаться, да еще быстро?

– А ты у нас маленький, ничего не понимаешь.

Он все понимал, но тем не менее не мог даже предположить, что когда-либо ему разонравится это светло-русое чудо с миндалевидными глазами и точеным, немного скуластеньким личиком. Восток с шехерезадами и гейшами отдыхает. А со своими проблемами он постарается разобраться. И по возможности быстро.

Утверждая это, медленно повел вниз серебристый ободок молнии на ее кофточке.

– Молчи! – приказал Лене, у которой округлились глаза от столь откровенной наглости человека, который доселе не позволял себе ничего подобного и близко. – Все равно молчи, – повторил он еще строже, когда у Лены остановилось дыхание – кофточка распахнулась.

Сам торопливо наклонился к не успевшей спрятаться белой полосочке лифчика на плече, принялся неистово целовать набухшую, запульсировавшую на шее жилку. Спутницу оставляли силы, она оседала под его сладострастным натиском, но едва он попытался оторвать ее от балконных перил, с мольбой в голосе попросила: