Тот, кто стреляет первым - [33]

Падали, обессиленные, там, где подгибались ноги. А может, как раз у своего? Или все же там, через одного? Через два? Они доползут, только скажите…

– Скажите! – вставали щупленькие, крохотные на краю могил женщины и вдруг находили в себе силы поднять за грудки офицеров салютного парадного полка – сплошь подобранных под два метра гренадеров.

Но плакали те вместе с матерями, проклиная свою миссию. Обмирали рядом и сельские старушки, подошедшие из соседних деревень помянуть и своих мужей, женихов из Великой Отечественной, тоже лежащих где-то под такой же табличкой.

– Помяни, Господи, здесь лежащих, – продолжал ходить священник вдоль новеньких, выровненных, словно солдатики в строю, могил: на Руси они никогда не переводились – воины и священники. Читал громко, нараспев, словно с высоким небом разговаривал. – Помяни и тех, кого мы не помянули из-за множества имен. Или кого забыли. Или чьи подвиги не знаем. Но Ты, Господи, знаешь всех защитников России и помяни каждого. И вознеси их в селение праведных.

Гремел салют – в память.

Шла молитва – за упокой.

И кружил в небе аист. Высоко – там, где теперь парили и успокоенные наконец-то солдатские души, которым не нужны уже были ни бирки, ни метки, ни нацарапанные ножом имена…

– Аминь!

Точка возврата

1.

– Ненавижу!

Счастливая, топнула от негодования. Тут же смутилась, вспомнив его просьбу в последний приезд: если соскучилась и хочется ко мне – топни ножкой.

«Топай сам», – не дала она тогда окончательного согласия на уговор.

Поймалась.

– Какая же ты зараза!

Обвила шею. Сама отыскала губы, успев лишь сладостно прошептать:

– Убью!

Стояли долго, пока по ногам не чиркнули тележкой: если пассажиры обходили их с равнодушным пониманием, то шнырявшим вдоль поезда носильщикам объезжать препятствие было недосуг.

– Почему ты меня все время обманываешь? Не стыдно?

– Смешно.

– Дерзишь? И почему я тебе верю?

– Потому что ты… А еще раз топнуть ножкой?

– Не буду! – топнула поочередно двумя. – Какая я?

– Как крест на церкви – только молиться.

– А целоваться?

– Прочь! С дороги, – на этот раз их задели и едва не увлекли за собой перехваченные липкой лентой тюки, похоронившие под собой мчавшуюся под уклон тележку.

– Все меня обижают! А ты – в первую очередь. Зачем придумал какого-то Володю? Все, уходи, – вцепилась в куртку, зарылась лицом в ее мягкий ворс. – Я тебя не знаю, я жду у пятого вагона Володю в белом плаще. С гостинцами от тебя.

– Пойдем ждать вместе.

На самом деле потащил прочь от перрона, от брюхатых тележек носильщиков, от зазывавших почти даром отвезти в любую точку столицы бескорыстных таксистов-частников, от готовых всего лишь за монетку предсказать судьбу наичестнейших цыганок.

– Хочу гостинцев, мне обещали, – упираясь, капризно не соглашалась она.

– Чупа-чупс, – попросил он у лоточницы.

Развернул на ходу фонарик на палочке, сунул карамельку себе в рот.

– Эти конфеты для твоих зубок вредны.

– Какая же ты гадина! – дотянулась, ударила по спине сумочкой. – И совсем не любишь меня. Давай лучше целоваться.

Как хотелось – не получилось. Это на перроне, при встрече или проводах, окружающие спокойно принимают любое выражение чувств. Но отойди чуть в сторону от вокзала, и ты – уже объект насмешек или зависти. Если не хуже: проходившая мимо монашка принялась истово креститься, как от нехристей.

А они просто сумасшедшее количество времени не виделись!

Но все равно перешли на тайнопись: он топнул ногой, и она, кивнув для пущей убедительности, тоже. Он демонстративно закатил глаза: надо подумать. Она сжала кулачки: все-таки я тебя когда-нибудь точно убью. Сдернул покаянно с головы черный берет а-ля морская пехота, сложил в мольбе руки: только не сейчас. Взгляд в сторону: ты мне вообще не нужен!

– А я и не к тебе, может быть, приехал. – Он вновь залихватски водрузил берет и демонстративно уставился на туго натянутую куртку на ее груди.

– Вот так всегда! Всю жизнь они у меня в конкурентках.

– Зато тебе – утешительный приз. В каком? – Он поднял руки, открывая путь к подарку.

Она нырнула сразу в оба кармана. Ничего не найдя в них, застонала от возмущения и заколотила кулачками по груди.

– Все, так жить нельзя. Дружим только семьями, целуемся только щечками.

Он в ответ опустил к ногам дорожный пакет, принялся дышать на свои руки. Согрев, взял ее раскрасневшееся от морозца личико в ладони.

– Как же я люблю тебя!

Знал, что в ответ промолчит, что эха не случится – никогда за два года знакомства она не повторила подобного хотя бы в шутку. Видел, чувствовал, что душой рвалась к нему, телом ластилась, но едва звучало его откровение – гасла. Он знал причину, и она, собственно, заключалась в нем самом: он не звал к себе. Уверен – пошла бы. Не сомневался: обоим стало бы стократ лучше и покойнее. До сегодняшнего дня загвоздка была в малом – в его семье, но нынче все наконец-то решилось. Так что есть и сюрприз, и подарок, но только – в другом кармане…

– Лена!

Ее вроде никто не должен был увидеть на Ленинградском вокзале, но уж что-что, а запросто встретить знакомого в многомиллионной Москве – этим девятым чудом света столица славилась всегда.

Нет, звали не ее, но они поспешили в метро, в этот спасительный подземный круговорот, который сам прижмет к тебе любимого человека, даст возможность побыть среди сплюснутых тел наедине и еще привезет в нужное место.