Тот, кто стреляет первым - [36]

– Давай уедем отсюда.

– А кто нам будет читать газету «Правда»?

– Бабушка.

Она отступала к последнему, самому дальнему барьеру, надеясь за это время или справиться со своими чувствами, или охладить кавалера. Впрочем, поцелуй он еще раз дрожащую от страсти жилку, дождись, когда у Лены подкосятся ноги, – и можно было бы никуда не ехать. Но Сергей отступил в комнату, сгреб скатерть-самобранку с обшарпанного бутылочными пробками столика, взялся за нераспакованные сумки. Он найдет в себе силы подождать еще. Лишь бы Лена встречала его приближение не со страхом и не отчаянно-обреченно, а в таком же трепете, как и он.

Зато Лена, скорее всего, не ожидала от него такого быстрого согласия. В который раз за день насторожилась. Она слишком часто отталкивала Сергея, в то же время не прогоняя бесповоротно, и любое неосторожное слово могло породить у него обиду, порвать хрупкую нить, которая их трепетно связывала. При всей неопределенности своего положения ей не хотелось подобного развития событий, и логичнее было улыбнуться, самой освободить его руки: мы остаемся.

Но слово было сказано, этому слову беспрекословно подчинились, и во вред и неудобство обоим, требовалось идти до конца. Она продолжала оставаться мышкой, играющей с котенком из безопасной норки. Тем более что стекло высохло, а Сергей так и не сосчитал лепестки на рисунке.

– Мы дураки? – все же спросил он перед тем, как закрыть на ключ в пустом номере одного Ленина.

– Да.

3.

Но они все же поехали на квартиру к ее бабушке.

Сама она жила у Лены, но ключи выдавала – полить цветы и забрать почту. Появление посторонних в «хрущевке», состарившейся вместе со своими жильцами, во избежание пересудов и ради бабушкиного спокойствия исключалось категорически, но уподобляться сидящим с пивом на спинках сидений девицам и прыщавым сосункам исключалось еще категоричнее. Но включать свет, музыку, громко разговаривать, хлопать дверью, перемещать что-либо в самой квартире все едино было равносильно самоубийству. Напугали сами себя настолько, что, даже когда поодиночке проскользнули на место, остались стоять, как цапли, среди темноты. Лишь пытались рассмотреть собственный диалог:

«Нам это было надо?»

«Не обижайся».

«Но ты ведь больше не убежишь никуда?»

«А ты хорошо обо всем подумал?»

Зная его ответ и опережая действо, произнесла шепотом:

– Мы даже руки не помыли с улицы.

Две секунды.

– С мылом, – бдительно стояла за спиной Лена.

И вновь было не понять: то ли оттягивала время, то ли в самом деле беспокоилась о чистоте.

Тем не менее более послушным в своей жизни Сергей никогда не был. С мылом – так с мылом. Через нетерпение – но дважды.

Как в школе на проверке, повертел в темноте руками перед лицом проверяющей: довольна? Лена, скорее всего, не застала времен, когда в классе на каждый день назначался санитар, стоявший на страже чистых ногтей одноклассников. Поэтому, опасаясь, что его юмор до конца не будет понят, стал на колени, примиряюще-просительно прижался щекой к коленям. Кто-то из поэтов однажды спьяну или ради красного словца воспел им оду, женщины поверили в эту чушь, а на самом деле вовсе не колени манят мужской взор – таинственнее и притягательнее ложбинки под ними. Как изгиб локтя, как ямочка на плече, как…

Лена, справедливо опасаясь ненасытности и необузданности мужских губ у края платья и желая прервать мысленное перечисление женских таинств, с усилием попыталась поднять его с пола. Подчинился, но только лишь для того, чтобы мимоходом, как бы случайно коснуться лицом места, что продолжало тот самый чувственный ряд – про ямочку на плече, изгиб локтя, ложбинки под коленями… Мягкие, податливые контуры живота и ног не просто сами уходили в теплую глубину, но и уводили за собой мужские губы. Спасая себя, Лена опустилась к Сергею вниз.

– Нам нельзя кричать, а я хочу на тебя поругаться, – шепотом сообщила она свою великую тайну.

– Нам повезло обоим. Я тоже хочу на тебя поругаться.

Их шепчущие губы оказались настолько близки, что не позволить им соединиться – грех получался еще больший, чем у Адама с Евой. Хотя какой мог быть у них грех, если все человечество обязано им своим существованием!

Лена слабо оттолкнулась, а может, это был ответный робкий порыв, но Сергей больше не желал и не имел сил разбираться в тонкостях. Все же самое великое таинство и совершенство на земле – это чувственное женское тело, которое можно ненасытно целовать, подсознательно отмечая уголки, откуда исходит дрожь, и вампиром впиваться в них, не давая им успокоиться. Упругая, полненькая фигура Лены – вся истома…

– Погоди, я приму ванную, – выбросила наконец перед морской пехотой Северного флота белый флаг московская Бастилия.

Писать стихи Сергей бросил еще в школе, но тут воображение откликнулось сразу: сквозь воду он увидит…

Он ничего не увидит в темноте!

На гражданке в сторону военных народ частенько посматривает снисходительно: бедные, несчастные, зашоренные. И попадается на крючок, когда путает их сдержанность с обыкновенной офицерской исполнительностью. На самом же деле с первого дня пребывания в училище курсантов учат основному в воинской специальности: принимать решения и брать ответственность на себя. В любой обстановке. А в так любимом юмористами армейском уставе вообще предписано офицеру любой доклад начинать со слов: «Я решил…»