Тот, кто не спит - [7]

Лицо звеньевой, миг назад усталое и смущенное, закаменело.

— Какую Курносовку? Не знаем никакой Курносовки. Идёте и идите себе, не мешайте трудиться, — говор вязкий, с двойными ударениями в длинных словах. Она склонилась больше прежнего, лезвие срезало бок бурака, и, не дойдя рядок, звеньевая перешла на новый, а за ней и все звено.

— То не бригадир ваш? — Петров указал на всадника, показавшегося на краю поля.

Звеньевая обернулась, закричала с облегчением:

— Степан Матвеевич, сюда, сюда, кормилец!

Но всадник — будто и не слышал.

Тяпки вновь заклевали, люди быстренько-быстренько двинулись вглубь поля.

— Чудаки! — Петров пошел по прополотому рядку. Не так чисто и пололи, на троечку, не больше, даром, что бригадир конный и при нагане. Насчет нагана — это интуиция. Далеко.

Петров остановился, повернулся. Метров двести прошел, а бригадир проскакал всю версту. Преимущество коня перед офицером в закрытых позициях любил доказывать предок, даже в учебники внес сию мудрую шахматную мысль.

Бригадира окружили, звеньевая жестикулировала, а тот, потрясая револьвером (наган, наган!) убеждал ее так и растак.

Убедил.

Всем звеном, женщина в красной косынке впереди, они потрусили к Петрову.

— Стой! Стой, вражина!

Выстрелом поверх голов бригадир поддержал атакующих. Бегущие приободрились и, подняв тяпки, подступили к Петрову.

— Ложись на землю, вниз лицом, — скомандовала звеньевая.

— Вы что, перегрелись, — дыхание у всех короткое, запаленное. А бежали — пустяк.

— Ложись! — и, замахнувшись тяпкой, она шагнула к нему.

— Глупая баба! — он легко вырвал тяпку из рук женщины, но тут, загалдев, на него насели остальные. Даже грустно. Шел человек, гулял, и на тебе! Гуртом налетели, сельскохозяйственным инвентарем машут до свиста, а угоди, например, в голову: Но хлипкий народ, жидкий, откуда и злость. Ничего ведь плохого сделать не хотел, разве поучить, чтобы вдругорядь вежливее были, а они от любого удара с ног — брык! — и лежат, уткнувшись в землю. Последняя баба, не сводя с него выпученных глаз, пыталась поднять выбитую тяпку.

— Полно, полно, — он легонечко вытянул ее вдоль спины, а та, как бумажный солдатик, завалилась на бок и затихла.

Он наклонился. Зажмурясь, та закрыла лицо локтем.

Ясненько.

Он осмотрел тяпку. Ручка гладкая, отполированная мозолями, а железо — грубой, неряшливой ковки.

Всадник скрылся в посадке, топот быстро затих за зеленой стеной. Хорош. Люди, как порубленный, землю устилают, а бригадир, нет, кормилец (sic!) деру. Куда?

Мужичок, упавший неловко, тихонько зашевелился, меняя позу. Невмоготу, раз на такой риск идет.

Петров деликатно отвернулся. Синдром опоссума. Полеводческое звено опоссумов. Опоссумизация поведения как реакция адекватного ответа на внешние раздражители в сельской местности северо-восточного нечерноземья. УДК 615.5.006–666. Берете тему, коллега? Ученый совет через две недели, готовьтесь к утверждению и включению в план.

Люди лежали смирно, не решаясь очнуться от глубокого беспамятства. Кого, интересно, боятся больше? Друг друга?

— Столбняка не подхватите, — Петров бросил тяпку и пошел, не оглядываясь, по полю. Гектаров сорок полюшко.

Второе поле — под паром. Пахота неглубокая. Примечай, примечай. И навозца — кот накакал.

Зато посадки — регулярные, здоровые, сухостой вырублен, сучьев, валежника нет и в помине, подчищено. Аккуратные квадратики километр на километр. Рожь, ячмень, даже гречиха мечта горожан. Дважды Петров видел поодаль маленькие, по пять-семь человек, группки, работавшие бесконечную полевую работу, при его появлении на миг расправлявшиеся, а потом еще усерднее возобновлявшие труд. Пусть стараются.

Полевая дорожка, серая, растрескавшаяся земля, прямая, прочерченная по линейке, с крохотными царскими уклонениями, постепенно становилась шире, заезженнее.

Из посадок порой долетало конское ржание, топот. Почетный невидимый эскорт. Уланы с конскими хвостами, драгуны…

Поля кончились, дорога привела в светлую березовую рощу, совсем крохотный вертоград.

Деревья расступились. Вот и она — затерянная деревенька Гайдаровка. Мало ли их, заброшенных, «неперспективных» разваливающихся, рассыпано по России?

Но эта — особенная.

Вечерело. Роща стояла выше деревни, и та была — на ладони. Три барака, составленные «покоем», крохотная пекарня, кузница, дальше — конюшня, конторское здание, сараи…

Карта не соврала — сделанная по спутниковым снимкам в одной внезапно дружественной стране. А на отечественных… Два соседних района уродливо разбухли, растянулись и покрыли собой третий, маленький и забытый в череде укрупнений, разукрупнений и переименований волостей, уездов и губерний. Нет здесь ничего. Нету-ти. Очень черная дыра.

Жизнь не кипит. Малолюдно, пусто, лишь от колодца к бараку сновал человечек, носил ведро за ведром, выпаивая унылое строение. Пятое ведро, шестое… Дневальный, надо понимать. А остальные — в поле?

Стук молотка, зуд пилы доносился с тока. Готовятся к страде, ремонтируются.

Наособицу, починком — беленая хата. Большая, высокая, а окна — что в трамвае, одно к одному лепятся.

Опушкой Петров шел по роще, подбираясь ближе. Сбоку от входа вывеска. «Школа номер один». Угадал, помнит сердце первую любовь.