Колесо «Кировца» на четверть скрылось в колее, прицеп кренился с боку на бок, пытаясь сбросить молочные фляги, по горло утопленные в гнезда-держатели. Целых четыре фляги. Если наполнены доверху, то ферма голов на шестьдесят при нынешних надоях. Восемнадцать километров до центральной усадьбы. И оттуда сорок шесть до районного молокозавода, из них тридцать грунтовой дороги. Не молоко везут, а белое золото. Бело-голубое — учитывая вклад водопровода.
Петров поправил лямку рюкзака, более оправдывая паузу, держался рюкзак ладно, не тревожил, и вернулся на дорогу, на травяной коврик, что лежал меж глубоких колей, припорошенный серой пылью.
Хорошо, вёдро. В дождик не ходьба, а мука. Да и кто в дождь доброй волей путешествует ныне?
Он шагал мерно, экономно, а за спиной погромыхивал, удаляясь, молочный поезд.
Из пункта А на север отправился пешеход со скоростью пять километров в час, а на юг — трактор «Кировец» со скоростью в три раза больше скорости пешехода. Через какое время они встретятся, если известно, что встречаться им, вообще-то, незачем?
На покосившемся бетонном столбике — заляпанный засохшей, наверно, весенней еще грязью, прямоугольник толстой жести:
д. Глушица
д. — значит, деревня.
Но и версту спустя не было ничего, по сторонам тянулись редкие осины да черные смоленые столбы электролиний по левую руку. Дальше лежали пустые непаханные поля — горючего не хватило, неудобья покупателей ждут, или просто — руки не дошли.
Ферма — низенькая, с «лежачими» крохотными окошками у крыши, когда-то штукатуренная и беленая, безнадежно обрастала навозом, который, словно годовые кольца дерева, ведал о былом процветании и нынешней скудости.
Млечный путь кончался распахнутыми деревянными воротами.
У южной стены, в огороженном жердями загоне уныло и сонно стояли коровенки, вяло шлепая хвостами по ребристым бокам.
— Эй, кто живой, отзовись! — Петров глянул в темный проем ворот. Мухи да оводы жужжали в ответ.
Он осторожно, выбирая, где ступить, миновал загон и, уже свободнее, подошел к стоящим поодаль избам — и смолоду некрепким, строенным не себе, артельно, наскоро, но странно достоявшим до сегодняшних дней, готовым стоять, пока живет в них кто-то, а опустеют — и рушатся в одночасье.
Калитка в штакетном заборе приоткрыта, крючок мелко качается на ржавой петле.
Гравийная дорожка хрустнула под ногами. Из хлева отозвался поросенок — сыто, довольно. И корову держат — вон лепешка свежая. Пасется, верно.
— Хозяева!
Дверь в сени низкая, смиренная. Стены увешаны снизками яблок, мухи азартно носились над ними, шалея от изобилия.
— Чего надо? — хмурое, заспанное лицо хозяйки выплыло из-под марлевого полога открытого окна.
— Молока не продадите?
— Чего?
— Молочка, говорю, — Петров рассеянно смотрел на огород. Помидоры, подальше — капуста, поздняя картошка, кустики зеленые, сочные. Соток пятнадцать, да прирезанных, «указных» столько же.
— Молока можно. Много?
— Литр.
— Сейчас, — хозяйка опустила марлевый полог, но шустрая муха успела залететь внутрь. — От заразы, спасу нет!
Петров скинул рюкзак, пристроил на лавке, широкой, темной от старости, сел рядом.
Крынка с устоявшимся утренним молоком, жирным, не пить жевать впору, припотела снаружи. Петров хлебнул, остановился, переводя дух.
Идиллия!
Женщина, повеселевшая от движения, а, может, и от денег, которые успела спрятать в какой-то из карманов цветастого фасонистого платья, очевидно, лишь недавно переведенного в затрапез, гоняла полынным стебельком мух с сушеных яблок.
— Вы тут по делу, или как?
— Гуляю, — Петров опять припал к крынке, припадочный молокосос, в такты с глотками молоко плескалось о стенки, громче и громче, девятым валом норовя попасть в ноздри. Он поспешил отставить кринку. — Гуляю.
— Да где же здесь гулять? Что за интерес? — полынная ветка повисла в опущенной руке и мухи тотчас вернулись творить непотребство.
— Люблю пешие походы. Дешево и просто, по отпускным, а здоровья на год хватает.
— Один или с кем идете?
— Одни. Сам командир, сам рядовой. В Курносовку добираюсь, там друг в фермеры подался, недельки две поработаю на него за картошку.
— А где это — Курносовка?
— В Каменском районе, соседи ваши. Разве далеко? — он обхватил крынку за горло — широкое, почти человеческое, прикинул на вес. Треть осталось.
— Так это через центральную усадьбу нужно до Марьино добраться, оттуда в Каменку попуткой, а уж затем в эту… Как ее…
— Курносовку.
— Вот-вот. Дальше ведь дороги нет, на нас кончается, она хлестнула по стене, полынный цветок, отлетев, упал в крынку и поплыл — серенький крохотный шарик.
— Мне шоссе не надо, я пешком, напрямик, — он допил молоко, катышек попал за губу и пришлось отыскивать его языком, перекладывать на палец и щелчком отправлять на грядки моркови.
— Хрю-хрю, — прокомментировали из сарая.
— Турист, — независимо от поросенка догадалась и хозяйка. — Угу, — на тыле кисти остались короткие белые полосы. Отпечатки губ так же неповторимы, как и пальцевые.
— Наверное, много интересного видите? — она приняла кринку, невольно покачала, прислушиваясь.
Пусто.
Пустенько.
— Нет, не очень. Красивые места попадаются, это да. Я больше для отдыха, поправки здоровья. Парочку лишних килограммов скинуть, — он встал, примерился к рюкзаку.
![Ночная стража [Доктор]](/storage/book-covers/4c/4ceb18b9f08c3b5cf7d740415a1f8dad559dd613.jpg)
![Хроники Чёрной Земли, 1928 год [Практикант; Вий, 20-й век]](/storage/book-covers/d8/d80bc534598c9fb5240f2d97fe5fd03a90a613ac.jpg)