Тоска по Лондону - [41]

— Так точно, товарищ Сталин, — загорается Штабной. — С севера на Великие Помидоры, а с юга на Малые Огурцы…

Сосо останавливает его жестом. Оглядывает синклит, собирает у глаз мудрые морщинки, воспетые поэтами, озаряет рябое лицо усмешкой:

— В дывух напыравлэныях зыначыт: один удар из Масакавы на запад, а дуругой — дуругой с запада на Масакаву.

Молчат. Не поняли.

И я не понял.

Сосо глядит — «Эх, помощнички!», а они на Сосо. Усач моргает: осел ослом. Кондом непроницаем, этот тупость свою скрывает надежно. Наследник нахмурил брови, выглядит понимающим, но кого он обманет… Брюнет схватил суть дела (политработник!), это видно по злобной радости, вспыхнувшей на его лице, но еще не уверен, привстает со стула, вопросительно глядит на Сосо, а Сосо ему кивает — мол, маладэц, Брюнет, бистро саабражаишь…

В дверях возникает Привратник, Сосо велит ему вызвать Увальня. — Он здесь, товарищ Сталин.

Увалень грузно замирает у двери, и Сосо велит:

— Удовлетворите просьбу москвичей, собирайте ополчение.

Начинается движение лиц. Кондом улыбается, не раскрывая рта и глядя куда-то в угол. Наследник смеется широко и радостно, словно узнал о рождении ребенка. Усач хохочет и хлопает себя по бедрам, как будто слышит славную казарменную шутку. Штабной озабочен, ему не до веселья. Брюнет растянул губы и сощурил глаза, ему уже невмоготу, он уже подался вперед, он олицетворяет Действие, которое, видимо, и начнет разматывать не до конца понятный мне, но несомненно зловещий сюжет.

Сосо добродушно поясняет Штабному:

— Московское ополчение в лице интеллигенции и сознательных рабочих и есть та сила, которая примет на себя удар гитлеровских орд по столице, обескровит их и сохранит регулярные части Красной Армии для нанесения ими решающего ответного удара.

Не смею верить чудовищной эффективности своего лечения. Он так оправился от потрясения первых дней, что уже и злодействует с юмором. Не раскусил я его. Не этого уголовника, усатого и рыжеседого, с его трубкой, сапогами, френчем мягчайшего сукна, с уверенностью властителя величайшей на земном шаре державы, а того, каким он был в пору знакомства — с горящими глазами, матоволицего, в потертом пиджачке и с шарфом на шее. Так вот что горело в этих глазах — властолюбие и коварство.

Неужели это произойдет?

Уже происходит. Увалень говорит, что для лучшего охвата нужны специалисты по накалу патриотизма, чтобы создать обстановку общественного порицания и презрения вокруг тех, кто желал бы уклониться, надо сделать это уклонение невоз… Возьми Брюнета, прерывает Сосо, больше никто не нужен. Брюнет вскакивает и уволакивает Увальня, который в спину Сосо пытается изобразить поклон, но Сосо на него уже не глядит, он уставился на Кондома. Штабной от стола с картами осторожно замечает, что ополчение создаст иллюзию защищенности, но немцы будут проходить сквозь боевые порядки, словно горячий нож сквозь масло. Да и люди погибнут зря.

— Идите к чертовой матери, — обрывает Сосо, — не ваше дело.

Штабной удаляется задом. За ним пятится Усач.

— Присмотри за ними, — бросил Сосо Наследнику.

Остался Кондом.

— Что с Казанской школой?

— Коба, ты приказал распустить школу, но…

— Никаких но!

— Это лучшие люди, предназначенные для длительного оседания, неплохо подготовленные в языке, истории, обычаях. В будущем при возникновении определенной ситуации…

— В настаящый мамент у нас нэт и ни можит бить будущиво. В настаящый мамент ми можим думать только о настаящэм. Сто пятьдэсят бэздэлныков живут, панимаишь, как в санатории, а в армии нэ хватаит афицэров дажи для таныкавых частэй. Там у тибя камбриг Рибалко…

— Отдаю Рыбалко…

— Всэх атдашь. Всэх! Курсы нэту! У нас с Китаем всигда будут харошии атынашения, всигда взаимопаныманые и паддэржка на тысячи лэт, ми можим немножко ссориться, но в атывэтствэнный мамэнт всигда будэм виступат… (Непостижимым образом вдруг исчез его акцент!.. — единым фронтом и нам не нужна агентура длительного оседания в стране, которая является нашим союзником и соавтором новой евро-китайской расы. Увидимся вечером на политбюро. Иди. — И вслед, значительно: — Рыбалко — в строй. А лейтенанта Киргизова Ивана Афанасьевича держать при штабе не ниже дивизионного. И смотри мне, чтобы с ним ничего не случилось. Понял?

Поворачивается ко мне, набивает трубку своей «Герцеговиной», закуривает, глядит искоса, улыбается в знаменитые усы. Доволен!

Легендарные глупости будут написаны об этой войне. Правда на ротном и батальонном уровне потонет в ворохе славословий, современники событий откажутся глядеть себе в глаза. Истинные книги о войне станут называться «Потерянное время», «Роковые упущения», «Идиотские решения». Полководцы, герои, историки и вожди нашкрябают тысячи томов мемуаров — все это будет ложь.

Газеты полны фанфарными отчетами о героизме на фронте и в тылу. Хочется верить. Но сопоставление сводок Совинформбюро с истинным положением на фронтах — оно-то мне известно из совещаний — подрывает остатки доверия к прессе. Если отчеты о героизме лгут, как сводки, дела наши табак. Если не лгут, дела все равно плохи, героизмом много не навоюешь, воюют умением, а его-то и нет. Не хватает транспорта. Да что там, винтовок нет, их немцы захватили на гигантских складах в приграничных районах. Такова мудрость планов. Нет патронов. Я был при обмене репликами между Сосо и Шаром после назначения Шара в Наркомат боеприпасов. Он докладывал о состоянии производства, и после его доклада члены Совнаркома сидели, как мышки. Сосо обвел соратников желтым взглядом и повернулся к Шару: