Тоска по дому - [96]

– Как хорошо, – сказала я, – нажми там еще.

Она нажала, и меня снова затопила белизна, и что-то внутри меня стало жечься и жалить, что-то рвалось наружу, стремясь выйти именно через эту точку, а Хила продолжала давить на нее и вокруг, она давила и массировала, пока не выпустила на волю то, что сидело во мне и так долго ждало освобождения, – приступ смеха, дикого, ничем не сдерживаемого смеха, сотрясшего все мое тело и заставившего слезы брызнуть из глаз. Меня это изумило. По всем признакам я должна была заплакать, но вместо этого смеялась, я смеялась и смеялась, как не смеялась долгие месяцы, как не смеялась с тех пор, как поселилась с Амиром.

Потом я затихла. По телу еще пробегала легкая рябь смеха, но Хила успокоила эту рябь, даже не касаясь меня и не произнеся ни единого слова. Она просто подержала руки у меня над грудью, и я снова задышала глубоко и ровно. Тогда она занялась моими ногами. Странно. У каждой крохотной точки, на которую она нажимала, на просторах тела находилась точка-сестра. Она надавила на пятку, и я почувствовала это затылком. Она надавила под большим пальцем, и это отдалось у меня в колене; даже в ладонях появилось приятное покалывание. Затем она принялась за пальцы, легонько потянув каждый из них, словно намереваясь выдернуть их из суставов, но не всерьез. Последним она потянула мизинец моей левой ноги и убрала руки. Я поняла, что она уходит.

Прошло примерно две тысячи лет, кто-то коснулся моей руки, и у меня над ухом раздался ее голос:

– Мы закончили, Ноа. Можешь еще полежать, если хочешь.

Шаги удалились в сторону ванной, я натянула на себя тонкую простыню, которая чуть вздымалась надо мной в ритме моего дыхания. Мне вспомнилось, как в детстве я часами вот так же лежала летними вечерами под простыней, чувствуя, как она медленно опускается, лаская мне грудь, ноги, живот, и снова поднимается, и снова опускается.

– На, попей. – Рядом со мной стояла Хила.

Я взяла у нее прозрачный пластиковый стакан и, только сделав первый глоток, поняла, как сильно я хочу пить. Она принесла мне еще один полный стакан, который я моментально опустошила.

– От твоей процедуры дикая жажда, – улыбнулась я.

– Да, – ответила она.

Я приподнялась сесть.

– Не спеши, потихоньку, – сказала она, придерживая меня за спину. – Тело сейчас уязвимо. Лучше не делать резких движений.

– Спасибо.

– Не за что.

– Я имею в виду, спасибо за все, – сказала я, тронув ее локоть.

Она широко улыбнулась, как будто все это время волновалась, что мне не понравится, а теперь испытала облегчение.

– Это было чудесно, изумительно, – сказала я.

– Жалко, что здесь нет зеркала, – заметила она. – Видела бы ты свое лицо.

– А что с ним? – спросила я, погладила свою щеку и почувствовала, какая она гладкая и нежная.

– Оно невероятно красивое, – сказала Хила и засмеялась.

– Так сфотографируй меня. – У меня в голове вдруг возник план.

– Брось, я не умею фотографировать, – попыталась увильнуть Хила, к которой вернулся обычный голос.

– А тут и уметь нечего, – настаивала я. – Просто нажми на кнопку.

Теперь я смотрю на эту фотографию. Первыми, конечно, замечаю недостатки. Прыщик на левой щеке, пятнышко в нижней части правой, темные круги под глазами. С крупными планами всегда так. Они подчеркивают все детали. Тем не менее лоб, возможно, расскажет мою историю. Да. В нем есть какая-то безмятежность. И брови, в отличие почти от всех других моих фотографий, не нахмурены. Ни между ними, ни посередине лба нет ни одной морщинки. Как будто Хила натянула и хорошенько разгладила мою кожу, словно простыню.

Сделав фото, Хила посмотрела на часы и сказала:

– Извини, дорогая, у меня через пять минут клиент.

– Конечно, конечно, – проговорила я, собрала со стула свою одежду и быстро оделась. Футболка, свитер, пальто. Мне за многое следовало попросить у нее прощения. За то, что я забыла про нашу дружбу, не верила в то, чем она занимается, и даже эту нашу встречу трижды отменяла в последнюю минуту. Но по ее виду я поняла, что она правда торопится, поэтому просто еще раз сказала ей спасибо и крепко, гораздо крепче, чем обычно после наших прогулок, ее обняла, а затем, все еще держа ее за талию, слегка отступила и сказала, глядя в ее миндалевидные глаза:

– Я так рада, что ты у меня есть. Что ты от меня не отказалась.

Она рассмеялась, обмякнув в моих руках:

– С какой стати мне от тебя отказываться? Никогда. Ни за что.

Я неохотно выпустила ее талию, убрав сначала одну руку, потом другую, и пошла к двери.

– Шапку не забудь! – сказала Хила и протянула мне шерстяную шапку.

Я взяла ее, послала Хиле воздушный поцелуй, а прощальное «пока» тянула так медленно и долго, как не тянула его, наверное, никогда.

Как ни странно, на улице было не холодно. Легкий ветерок щекотал деревья Рехавии, сквозь кроны которых пробивались лучи ласкового предзакатного солнца, и неожиданно для себя я начала подпрыгивать на ходу. Два ортодоксальных еврея в черных одеяниях посмотрели на меня с явным неодобрением и укоризной, но это только подстегнуло мое желание продолжать в том же духе, и так, вприпрыжку, я миновала улицу Ми-Тудела, свернула на улицу Бен-Сарук и пролетела по нечетной стороне улицы Тиббонидов, по пути сбрасывала с себя заботы, как деревья сбрасывают листья.