Тоска по дому - [34]

– Ладно, – соглашается Ноа, берет зубочистку и держит ее между пальцами, как сигарету. – Первым делом, – начинает она и делает затяжку из зубочистки, – я думаю, тебе стоит побывать в этом садике, прежде чем ты примешь решение. Кстати, когда ты туда отправишься, я не против пойти с тобой. У нас есть учебный проект о религии и Боге. Правда, мы уже сдали свои работы, а я наснимала множество обуви в витринах – они у меня символизируют поклонение брендам западного мира; но преподаватель сказал, что, по его мнению, я просто сбежала от эмоциональной конфронтации с темой.

– А во-вторых? – спрашиваю я, торопя ее с ответом, и тоже беру зубочистку.

– Во-вторых, я думаю, что проблема здесь значительно глубже, чем выбор детского сада.

– То есть? – Я настойчиво пытаюсь вытянуть из Ноа ее мнение, словно бумажную салфетку из упаковки со слишком маленькой щелью.

– То есть, – говорит она, жуя зубочистку, – судя по накалу твоих эмоций, мне кажется, что речь идет о чем-то… принципиальном и ты должна осознать, готова ли ты уступить в принципе. Готова ли ты и в самом деле уступить. Ибо, если ты по-настоящему не готова, но тем не менее уступишь, это будет грызть тебя изнутри. Ай! – Зубочистка впилась ей в язык.

– Спасибо, – говорю я. – Хочешь чего-нибудь сладкого? – Она поднимает на меня глаза. Удивлена резким переходом. Она меня еще не знает. Со мной нечего толочь воду в ступе. Поняла, значит, поняла. Мы обе кладем «окурки» своих зубочисток в пепельницу, и я встаю, чтобы опустошить ее и принести немного печенья. А по дороге спрашиваю:

– Что у вас с Амиром? Вам в нашей квартире хорошо?

– Да, – отвечает она, – конечно.

– А знаешь, – говорю я, – это была первая квартира, в которой мы жили. Сразу после того как поженились.

– Это и для нас первая квартира, где мы живем вместе, – говорит Ноа. Есть что-то странное в том, как она это говорит. Ее тон падает к концу фразы, словно губы, раскрывающиеся для улыбки, но с опущенными уголками. Нет, это скорее похоже на улыбку, слишком быстро исчезающую с лица. Я возвращаюсь к столу с полной тарелкой. Она берет печенье, откусывает кусочек, и ее охватывает радостное изумление. Как?.. Что?..

– Что за вкуснятина? – спрашивает она, беря с подноса еще одно печенье и поднося его к носу.

– Это ба́ба, – объясняю я. – Мама Моше научила меня готовить. Тесто с тонким слоем пасты из фиников, орехов и разных специй.

– Я должна отнести немного Амиру, он обожает сладости. – И снова вместо того чтобы сказать это радостно, она произносит слова так, будто обязана принести ему печенье, хотя на самом деле ей совсем этого не хочется. Влажным пальцем она подбирает с подноса несколько крошек ба́бы, кладет палец себе в рот и смотрит на меня другим взглядом, оценивающим, взглядом начальника отдела кадров.

Я наполняю бутылочку для Лилах и жду. Если хочет, пусть расскажет. Она продолжает собирать крошки с подноса и молчать. В чем дело? В мое сердце проникает обида. Я недостаточно хороша для нее? Я не прошла экзамен? У меня нет степени, ну и что? Чтобы понимать людей, не нужна ученая степень. Кроме того, зачем мне рассказывать ей о себе и о Моше, если она о себе молчит? Ша, выговариваю я самой себе и подношу бутылочку к губам Лилах. Минуту назад ты сказала, что это ей решать, рассказывать или нет, так в чем дело? Успокойся. Чтобы из тебя случайно не вырвалась какая-нибудь мстительная фраза, как это случается, когда ты обижаешься. Шарона уже два года не разговаривает с тобой из-за того, что ты сказала ей, что ее сын толстый, – после того, как она осмелилась чирикнуть что-то о прическе Лирона.

Лучше сменить тему.

– Ты помнишь того араба, который пришел попросить воды? – спрашиваю я. Конечно, кивает Ноа. – Так послушай историю, – продолжаю я. – Позавчера Джина, мама Моше, возвращается из «Доги» с полными сумками, а арабский рабочий выскакивает сзади, спрашивает, не нужна ли ей помощь, и предлагает донести сумки до самого дома. Она говорит ему: «Нет. Нет, спасибо, не надо». Но он настаивает: «Бесплатная доставка, госпожа, бесплатная доставка». Так он говорит, хватает ручку пакета и тянет к себе. Но она ему не позволяет: «Мне не нужна доставка, я не нуждаюсь в помощи». И так они оба тянут пакет в разные стороны, пока тот не рвется, а все, что в нем было, – апельсины, лук, упаковка яиц – не рассыпается по тротуару. Как только араб это видит, он жутко паникует, разворачивается и исчезает, оставив бабушку Джину стоять вот так посреди улицы, с туфлей, перемазанной яичным желтком – яйцо разбилось прямо ей на шнурок, – с апельсинами, рассыпанными вокруг нее, как вокруг дерева. К счастью, я была дома. Я услышала ее крики: «Хутма́ни! Хутма́ни!» – на курдском это значит «Ой, горе мне!». Я вышла из дома, помогла ей собрать продукты, а она мне даже спасибо не сказала, убрала все в холодильник и сразу пошла к Мадмони жаловаться. Араба, разумеется, там не было. И рабочих тоже не было, потому что у них какой-то праздник и за ними приехали пораньше. Жена Мадмони сказала, что они немедленно займутся этим делом, но сегодня я видела, как этот араб выходит из фургона. Что ты на это скажешь? Не наглость? Мало нам пыли на окнах, стука молотков в шесть утра, так теперь еще и это?