Тощие ножки и не только - [7]

В последний год обучения в школе, страдая от хронического недуга, который Пэтси, знакомая с ним по личному затянувшемуся опыту, называла «панталонной чесоткой», Эллен Черри каждую пятницу посещала вечерние киносеансы в компании Бумера Петуэя.

Когда следующей осенью Эллен Черри сбежала в колледж искусств, она была убеждена, что уже больше никогда не увидит старину Бумера, и это ее вполне устраивало. Увы, около двух часов в первую же ночь под ее окном в спальном корпусе общежития студенток-первокурсниц послышалась какая-то возня, и в следующее мгновение в комнату влез Бумер собственной персоной – с банкой «Пабста» в руке и розой в зубах. В Ричмонд он прикатил на «Харлее» своего брата, после чего по оплетенной плющом стене вскарабкался на третий этаж. Бумер, видите ли, был громоподобно, головокружительно и – это следует отнести в его пользу – искренне влюблен.

– Ты не имеешь права так поступать со мной, – всхлипнул он, когда Эллен Черри попыталась выдворить его обратно через окно. – Ты должна вернуться домой! И всегда быть только со мной! После того, что у нас с тобой было! Мы же записались в том мотеле под одним именем, как муж и жена. Ведь ты брала его в рот!

– Тебе следовало внимательнее читать примечание, дорогой, – шепнула Эллен Черри, пытаясь помочь Бумеру как можно тише спуститься по побегам плюща. – К этим ротовым делам пожизненная гарантия не прилагается.

* * *

Жареную индейку следует считать памятником Бумеровой любви. Посмотрите на нее, пухленькую и лоснящуюся, плывущую по всему Айдахо подобно исполинскому стручку-мутанту. Послушайте, как она неожиданно стреляет двигателем, проезжая мимо серебряных рудников, не иначе как отдавая салют месту рождения ножей и вилок высокой пробы. Ведь только жареная индейка, обладая особой харизмой, только она одна и способна извлечь из темных кухонных шкафов на свет божий столовое серебро, подарив ему ощущение праздника.

Посмотрите, как она скользит по бескрайним картофельным полям, чувствуя себя в обществе картофеля как дома, но вид у нее такой, словно сейчас на нее обильно прольется густая подливка.

В своих недрах, в своем круглолицем трюме она везет внушительную порцию нашего примитивного и языческого багажа.

Примитивный и языческий багаж? У нас? У нас, с нашими лазерами, микрочипами, теологической семинарией и журналом «Тайм»? Разумеется, а вы как думали? Разве по меньшей мере два раза в год миллионы и миллионы нас – кибернетических христиан и факс-аппаратных иудеев не участвуют в ритуале, чрезвычайно стилизованном священнодействии, которое происходит вокруг большой мертвой птицы?

Разве это живое существо не приносят в жертву, как и во время оно, для того, чтобы привлечь внимание божественного духа, чтобы показать свою благодарность за дарованную благосклонность, чтобы испросить благосклонность новую?

Выпотрошенная, приготовленная на медленном огне, будь то газовая или электрическая плита, индейка – центральная фигура на нашем священном пиршестве. Она не что иное, как животное-тотем, собирающий воедино все наше племя.

А поскольку индейка – птица неуклюжая и своенравная, ее приготовление учреждает, а затем и укрепляет племенную иерархию. Имеются всего две ноги, два крыла, некое количество белого мяса и определенное количество темного. Кому какой кусок достанется. Тот, кто разрезает птицу и распределяет ее конечности и органы, подчеркивает, причем совершенно недвусмысленно, ранг каждого из собравшихся.

Вспомните и то, что ноги этой птицы обычно именуют «барабанными палочками», по названию ритуальных предметов, предназначенных для извлечения музыки из наиболее священных первобытных инструментов. Наши далекие предки держали барабаны открыто, на публике, а вот палочки, имевшие более сакральную функцию, обычно хранились в местах, ведомых лишь шаману, знахарю, верховному жрецу или Мудрой Старой Женщине.

Крылышко птицы порождает душевный полет, а ножками, как барабанными палочками, стимулируется пульсирующий ритм сердца мироздания.

Сегодня очень немногие из нас принимают участие в настоящей охоте на индеек и их убийстве, однако почти все мы наблюдаем – часто обуреваемые весьма бурными эмоциями – за имитацией подобных событий. Мы видим это действо на телевизионных экранах непосредственно перед тем, как приступить к общей трапезе. Ведь что такое футбольный мяч, как не метафоричная индейка, пролетающая над лугом? А что такое гол, как не убийство, совершаемое кем-то из членов соперничающих племен? Под наши аплодисменты юные охотники из Алабамы или Нотр-Дам убивают птицу. Затем Мудрая Старая Женщина в облике вашей бабушки приглашает вас к столу, сидя за которым мы притворяемся, будто давно уже не дикари, а сами тем временем рвем на куски ни в чем не повинную птицу.

Осознавал ли Бумер Петуэй этот тотемический подтекст, когда, желая произвести впечатление на свою возлюбленную, сотворил это огромное, суперразмерное украшение праздничного стола? Нет, скорее всего, вряд ли осознавал. Если когда-нибудь упадет последнее покрывало, Бумер, пожалуй, сможет понять, что, собственно, он изготовил. Однако в данный момент он был столь же невежествен и непросвещен, как были невежественны Жестянка Бобов, Ложечка и Грязный Носок до того, как Раскрашенный Посох и Раковина привлекли их внимание к этой теме.