Тополя нашей юности - [3]

Мы с Тишкой Дроздом пришли в отряд из районного городка, а до этого были связными. Там остались наши друзья-подпольщики, и к ним за сведениями о немцах каждую неделю посылал нас командир отряда. Вот об этом-то и дознался Апанас Медведька.

— Зайдите, хлопчики, ко мне, — позвал он нас однажды к себе в шалаш.

В шалаше у дядьки лежали разные принадлежности подрывного дела: желтоватые шашки тола, мотки бикфордова шнура, мешочки сухого песка, взятого с железнодорожной насыпи. Но дядька зазвал нас к себе не для того, чтобы похвалиться своим хозяйством. Он с хитроватой улыбкой достал из уголка шалаша цинковую коробочку от запалов, но в коробке никаких запалов не было. Там был чистый сотовый мед. Меду нам с Тишкой Апанас Медведька тогда не пожалел. Мы ели и не могли понять, с какой радости стал он к нам такой добрый. Но скоро все прояснилось.

О том, что мы ходим к подпольщикам и приносим разные сведения, никто не знал и, кроме командира, не должен знать. Одно неосторожное слово — и погубишь людей, что воюют без оружия. Поэтому слово «конспирация» мы с Тишкой твердо помнили. Но Апанас Медведька недаром был стреляной птицей, он знал, с какой стороны к нам подойти.

— Слышал я, хлопчики, что вы в Зазыбы идете, — не моргнув глазом, проговорил он. — Зайдите, будьте ласковы, к Федору Пинчуку, он с самого края живет, дичок у него под окном. Пусть даст махорки. Скажите, Медведька просил. Он мне не откажет.

Хитрый был человек Апанас Медведька! Зазыбы — наша партизанская деревня, и идти туда нам было нечего. Мы с Тишкой кивнули в знак согласия. А по дороге решили, что принесем Медведьке махорки, хоть и не пойдем в Зазыбы. Подпольщики не то что махорки, птичьего молока достанут, если нужно для дела. А дядька Апанас стоит того, чтобы его табаком угостить. Ну, а если догадывается, куда мы ходим, невелика беда: человек свой, надежный.

Мы с Тишкой не курили и не знали вкуса в этом деле, хотя понимали уже, что табак в партизанской жизни — вещь немаловажная.

В лагерь мы вернулись не только с вестями для командира, но и с несколькими пачками табаку для дядьки Апанаса. Табак принесли немецкий. Акционерная компания «Фриц Вольф и К^º», как было написано на пачках, должно быть, и не подозревала, что ее продукцией обеспечивается самый непримиримый враг германской империи — дядька Апанас. Он же чуть не бросился нас целовать, когда мы отдали ему табак. Разумеется, объяснять ему не надо было, что это не та марка, которую вырабатывал Федор Пинчук из деревни Зазыбы.

Но все же стоило видеть дядьку Апанаса после того, как он затянулся немецкой махоркой.

— Черти вонючие, весь свет захотели завоевать, а махорки человеческой не могут сделать, — ругался дядька, но цигарки не бросал. — Это же не махорка, а труха какая-то. Ни тебе крепости, ни вкуса, как солома. Вот до войны махорка была, дрозды! Купишь пачку за пятьдесят копеек, а она что твой чай. Ядреная, крепкая, лихо ее матери! Затянешься — и сразу чертики с рожками в глазах заскачут. Эй, скорей бы закурить нашей махорочки.

Сказать, что дядька слишком пренебрегал немецкой махоркой, все же нельзя было. Курил он ее завзято и, если мы отправлялись на связь, хитровато подмигивал нам: принесите, мол, еще. И мы приносили, хоть каждый раз от дядьки крепко попадало и Гитлеру, и всей его родне за низкое качество табачной продукции.

И вот загремело на Днепре. Днем грохот был далеким, приглушенным, а вечерами земля гудела беспрестанно, как будто били по ней железным молотом. Этот гул мы слушали, как самую чудесную музыку. Слушали и не могли наслушаться. Порой даже не верилось, что пройдет какая-нибудь неделя-две — и мы увидимся с нашими, и тогда снова можно будет ходить по земле, не боясь встретить вражью пулю.

Дядька Апанас просто помолодел. Он уже не казался нам смешным в своей долгополой немецкой шинели. Однажды мы застали его за необычным занятием: он брился. Густая щетина не хотела поддаваться сточенной бритве, но Апанас Медведька был не из тех, что отступают.

— В войске должен быть порядок, — объяснял он нам. — Особливо, если войска встречаются — регулярное и партизанское.

Вечерами, когда случалось быть в лагере, мы втроем ложились на сено и слушали далекие орудийные залпы. Любили мы посматривать и в звездное небо. Там теперь часто мелькали огоньки наших самолетов. Они шли на запад. Любили мы слушать и Апанасовы разговоры.

— Придут наши, — мечтал он вслух, — так я первым делом на газеты накинусь. Каждую газету за эти два года, что без меня выходила, прочитаю. А после сразу на паровоз — и даешь Берлин! Я, дрозды, еще полетаю по чугункам.

На следующий день мы опять пошли в городок. Сведения принесли очень важные: вся станция забита эшелонами — немцы собирались убегать. Вместе с радостными вестями принесли несколько пачек немецкой махорки для дядьки Апанаса. Мы считали, что это последняя махорка и носить ее нам больше не придется.

Апанаса Медведьки в лагере не было, он пошел с группой на чугунку. Командир отряда не дал нам отдохнуть и послал на новое задание. Но мы и не чувствовали усталости — ведь такое задание, которое теперь выпало на нашу долю, можно было выполнить только один раз в жизни. Фронт был совсем близко, и командир посылал нас, чтобы установить связь с наступающими частями нашей армии.