Тополиный пух: Послевоенная повесть - [12]

Немец его ожидал.

— На… — протянул ему Сережка папиросу.

— О! Данке! Данке!.. — расплылся опять немец в улыбке. — Большой… данке!

Вечером во дворе рассказывали, что какой-то немец на стройке чуть не выжег себе глаза.

— Папиросу ему с порохом кто-то дал, — пояснял мушкетер-Валька. — Она-то и рванула, когда он затяжечку сделал… Лицо, говорят, ему опалило и волосы на голове сожгло. Так и надо, — заключил он.

Однако взрослые это не одобряли, осуждали даже.

— Что же теперь? Издеваться над ними, что ли, можно, если они пленные?! — говорил Савельев. — Это негоже…

— Но они же издевались над нашими. Вспомни… — не соглашался Мурлыкин.

— И все равно, — перечил ему Савельев. — Ты же знаешь, мы как в Германию вошли, приказ такой был: не обижать никого — ни мирное население, ни пленных… А издевались это нацисты, эсэсовцы…

Сережка слышал этот разговор и гордился тем, что хоть чем-то смог досадить немцу: «Молодец, Мурлыкин, правильно рассуждает».

Удовлетворенный, он направился к магазину, куда ему велела сходить мать: узнать, не привезли ли чего?

Магазин был пустой, как и полукруглые стеклянные витрины, пыльные изнутри. И только в самом углу, где неторопливая, всегда с печальными, казалось уже выплаканными, глазами тетя Клава торговала газировкой, толпилось несколько человек. Тетю Клаву знали не только в Сережкином доме, ведь в магазин ходила почти вся улица. В войну у тети Клавы погибли на фронте два сына, и женщина осталась одна. Ее любили, а особенно малыши, которым она нет-нет да и давала бесплатно разноцветные горошинки — ландрины или наливала стакан газированной воды на всех. И вот когда Сережка уже был готов сказать тете Клаве: «Один с сиропом», он почувствовал сильный толчок в плечо. Какой-то парень в майке и в начищенных до блеска сапогах, в которые были вправлены брюки, оттолкнул его и протянул продавцу деньги.

— Ты что? — отскочил в сторону Сережка. — Ты что пихаешься?

— Тихо, тихо, оголец…

И он смазал ладонью по Сережкиному лицу. Тетя Клава и стоящие в очереди возмутились. Но что они, в конце концов, могли поделать с нахалом, который как ни в чем не бывало уже требовал стакан воды.

Парня Сережка видел впервые. «Кто он? Откуда взялся?» А тот уже пил газировку, косо поглядывая на Сережку, который, отступив назад, лихорадочно строил планы мести. «Вот выбью сейчас у него стакан…» И Сережка, конечно, выбил бы! Он даже прикинул, с какой стороны это лучше сделать, еще бы секунда, и тот бы умывался своей газировкой. Но тут неожиданно в магазине появился Японец. Он сразу же обратил внимание на раскрасневшегося Сережку.

— Ты что здесь? — подошел он к нему.

— Да вот… Оттолкнул его этот жирдяй, — высунулась из своего оконца тетя Клава. — Взял и оттолкнул… А он стоял здесь, как все, в очереди…

— И по лицу еще добавил, — пропищал старичок в белом, как и его бородка, пиджачке.

Парень смерил взглядом Японца и не тронулся с места. Он тянул газировку, всем своим видом показывая, что право сильного — за ним.

— Пошли потолкуем, — подняв плечи, приблизился к нему Японец.

— А что ты?

— Ничего, — Японец сплюнул сквозь зубы.

Они вышли из магазина, и тут же короткий удар Японца в живот свалил парня на землю. В секунду пропал с сапог блеск, серой пылью покрылись брюки.

— Ты что? — кричал теперь уже парень, пытаясь подняться. Но Японец не давал. Засунув руки в карманы, он пинал ногой парня, приговаривая:

— Уродовать сейчас буду! Уродовать!

В руках у него блеснула бритва.

Как казалось Сережке, в карты ему везло, и он больше выигрывал, чем проигрывал, хотя в общем-то никогда не подсчитывал выигрыши. Но сегодня не фартило — в кармане осталось только тридцать копеек, и потому, почувствовав досаду, он отошел от лавочки. «Надо же! В третий раз бары получились…» Однако желание играть не пропало, и Сережка вскоре снова оказался среди ребят, от которых метавший банк мушкетер-Женька уже требовал, чтобы они показывали деньги, прежде чем брать карту.

— Предъяви, — говорил он кому-нибудь из протягивающих руку, — тогда дам…

— Отвечаю!

— Говорят, предъяви, — настаивал Женька.

Он чувствовал себя хозяином положения и куражился, как мог.

Деньги предъявляли.

Однако Женька не стал требовать, чтобы Сережка показывал деньги, поверил и так.

— Черт возьми! — прошипел про себя подросток, увидев, что опять перебор.

Через несколько минут он снова попросил карту, но на сей раз Женька уже заволновался.

— Денюжки, — сказал он. — Изволь расплатиться. И банкомет назвал сумму.

— Я на все… На отыгрыш…

— Денюжки, — повторил Женька и снова прошел улыбкой по лицам ребят.

— На тельник! — выпалил Сережка, настойчиво протягивая руку, и, чтобы удостоверить, что решение его твердое и окончательное, даже распахнул ворот рубашки.

Весть о том, что Сережка проиграл мушкетеру-Женьке тельняшку, быстро разнеслась по всему двору. А еще говорили, что Сережка продешевил — тельник стоил дороже.

На другой день Сережка сидел на лавочке один. Делать ничего не хотелось и к ребятам, которые толклись у подвала, тоже не тянуло. Тем более что там был Женька.

Во двор въехала машина и остановилась у третьего подъезда. Ее кузов был забит мебелью и узлами. Низенький военный выпрыгнул из кабины так, будто хотел куда-то бежать, но, заметив у подвала ребят, остановился. Потом Сережка увидел, как военный направился к ребятам и, подойдя ближе, что-то спросил. В ответ раздался дружный хохот. Это Сережку уже заинтересовало, и он поднялся с лавочки. Военный, оказывается, рядился насчет выгрузки машины.