Тополь на камне - [4]

И попав на первый тротуар…

— У тебя ли разве заночую,

Никогда не дремлющий бульвар?

Так-то ты взяла меня, столица,

И не спросишь и не хочешь знать,

Как мне спится, что мне ночью снится,

Где я буду завтра ночевать.

Что ж поделать, где-нибудь прилягу,

Все равно на утро, как на суд,

Поведут бездомного бродягу,

В протоколы имя занесут.

А кому-то горницы и спальни,

Кресла для себя и для гостей

И рояль, и чистый умывальник,

И седая нянька для детей.

Кто-то, уважаемый и гордый,

Не желая прочих понимать,

Может летом ездить на курорты,

На аборты деньги выдавать.

И в потемках эдаких условий

Как понять всю мудрость бытия?..

— Помоги ж мне разобраться в нови,

Жисть моя, любовь моя.

Март — май. 1925 г.

Снова крыши инеем одеты

Варваре Васильевне Курячевой,

моей первой учительнице.

Снова крыши инеем одеты

И стеклом подернулась вода,

Скучные, как ветхие заветы,

За годами тянутся года.

Сколько лет — не помню и не знаю —

Я в пути, как брошенный корабль,

Мне в лугах затерянного края

Отдохнуть давно уже пора б.

Но… весь мир постигшему бродяге, —

Мне родных причалов не найти,

Слишком часты горы и овраги

На моем запутанном пути.

И уже покинутых не жалко,

Все, что снилось, выведаю сам,

Все равно теперь с пастушьей палкой

Не пройтись мне больше по межам.

Знаю, там, за этой темной цепью.

Вечно-синих сосен, скал и гор,

Ветер — брат мой, с родиною — степью,

Обо мне кончают разговор.

Может быть приду еще, пристану,

Отдохну на скошенных полях,

Кто ж согреет утреннюю рану,

Что созрела в северных краях.

Там отец над речкой чинит сети,

Дед у пчел выманивает мед,

И никто пришельца не приметит,

Даже бык любимый не поймет.

Не поймут… О, рощи и курганы,

Знойных рек цветные берега…

Впереди овраги, да туманы,

Да — пути покрывшие — снега.

Ноябрь 1923 г.

Хорошо этот город построен

Хорошо этот город построен

И высок этот каменный дом,

Только я не всегда так спокоен,

Как сейчас вот, над этим листом.

Но не надо ни вздохов, ни жалоб,

Все понятно, как бег этих дней,

Если рыба в песке полежала б,

Посудите, что сталось бы с ней.

Отпустите ж меня на побывку,

От Москвы семьсот семьдесят верст,

Докормить одряхлевшую сивку,

Обойти потемневший погост.

И подняв этих лет покрывало,

В колыбель моих нег заглянуть, —

Там, наверное, многих не стало,

У кого б я хотел отдохнуть.

Но зато там попрежнему в долах

Теплый ветер полощет пути,

И как счастье, заботу о пчелах,

Дед годами хоронит в груди.

Там, под ветками верб и черешен,

Где река камышами шумит,

Буду говором ближних утешен,

Буду хлебом и зеленью сыт.

Отдохну от идей и событий,

Стану снова и весел и прост…

— Отпустите ж меня… отпустите

От Москвы семьсот семьдесят верст.

Июль 1924 г.

III. О ТВАРЯХ, О ЛЮДЯХ И О СЕБЕ

О чем писать, Восток и Юг

Давно описаны, воспеты;

Толпу ругали все поэты,

Хвалили все семейный круг;

Все в небеса неслись душою,

Взывали с тайною мольбою

К N N, неведомой красе, —

И страшно надоели все.

М. Ю. Лермонтов.

Эти строчки, игривые строчки

Эти строчки, игривые строчки,

Как игривую юности кровь,

Запрягу в запятые и точки

И отдам под надзор пастухов.

Знаю, многими буду я понят,

Буду многими даже любим,

По обычаю лишь похоронят

И зароют меня молодым.

Но скрывая смертельную рану,

Как всегда неразгадан и прост, —

Для спасенья из мертвых восстану,

Как в славянской легенде Христос.

И внимая слепому злословью,

За обиды, что вынесу тут,

Заплачу им огромной любовью,

О которой лишь в книгах не лгут.

Август 1924 г.

Неоконченный пейзаж

Поле. Полдень. Пыльной лентой меж зелеными коврами

Передернулась дорога от заката на восход;

Здесь прохладу пить в июле, можно только вечерами,

А у полдня только усталь, только тени от высот.

Неокрепший летний ветер, искушая тополь гибкий,

Убеждает стаю листьев — по ветвям пуститься в пляс…

В общем все, что я пишу здесь, вам напомнит без ошибки

Все, что вы читали в детстве и читаете сейчас.

Стих мой глупый, мой жеребчик, необузданно-игривый,

Кто сказал тебе, что в этом наше счастье и права?

Ведь давно уже другими межевались эти нивы,

И давно тропа пробита и протоптана трава.

Нам ведь нужно — если в поле пригорюнилась могила —

Чтобы в ней уснул наш ближний, иль покоился герой,

Нужно — если горной шапкой людям солнце заслонило, —

Чтобы кто-то кувыркался иль хоть плакал под горой.

Разве можно в наши годы просвещенного тупенья

Любоваться на закаты, волноваться при луне;

Разве можно слушать пенье — кроме каменного пенья,

Иль под злобный вой трамваев — напевать о тишине.

Пусть под этим старым небом горы станут солнца выше,

Пусть леса шумят как бури, и ревмя-ревет река; —

Я с моей земной любовью ко всему, что только дышит

Не могу без человека, без живого языка.

Март 1925 г.

Юность

Ой, как много чудес на свете,

А и всех их, пожалуй, не счесть,

Даже здесь, на зеленой планете,

Чудеса настоящие есть.

И одно из таких, настоящих,

О котором нельзя позабыть —

Всех, как радостных, так и скорбящих,

Заставляет одинаковыми быть.

Это чудо совсем не ново,

С покон-веку миры им живут,

Только боязно вымолвить слово —

То — которым его зовут.

Потому, что в словесном прибое

Истрепали его так давно,—

Что хоть я оставлю в покое,

Ведь не так уже и важно оно.

Есть у нас, в нашем будничном быте

Бездны всяких идей и затей:

И Марксизм… и… вообще, что хотите

Для великих и малых людей.