— И остается всего чуть больше недели до Рождества. Да как они могут! — воскликнул парень и поднял рулон фольги высоко в воздух, как ему было велено. Широкая волна отраженного света стекала с его рук, он напоминал атланта, держащего небо над головой.
— Это же лучшие дни! К ювелиру мужчины прибегут в последний момент, чтобы купить подарки женам. Мужья, которых мучают угрызения совести оттого, что целый год они подолгу задерживались на работе и неоднократно ходили на сторону; они размахивают своими кредитками и снимают с них такие заоблачные суммы, что кредитки просто горят от трения! Да и не только женам, еще и любовницам, любовницам тем более! К тому же витрина может оставаться в таком виде и после Рождества. Хозяевам это и понравилось. По крайней мере, некоторое время, весь январь, может быть. Здесь нет ничего красного. Ни ангелов, ни Санта-Клаусов. Ни снеговиков, ни снежинок. Слушай и учись. Скоро ведь Новый год, так? Это скорее новогодняя витрина! В самом деле, стоит поблагодарить «Карлсберг» за пропаганду хорошего вкуса!
Грузовик с пивом «Карлсберг» въехал задом в витрину ювелирного магазина два дня назад и уничтожил все рождественское убранство. В возникшем хаосе исчезли несколько колец с брильянтами и браслетов с изумрудами. Заказ на витрину был срочным. Они не хотели восстанавливать старую перед самым Рождеством. И платили щедро — именно за срочность, хотя декабрь был для Эрленда мертвым сезоном, поскольку рождественские витрины обычно оформлялись к середине ноября.
Он использовал серебро, золото и стекло. Раздобыл всевозможные подвески с ограненным хрусталем. Звезды, сердечки, капельки. Они свисали с потолка на невидимых шнурках разной длины, подсвеченные галогеновыми лампами настолько точно, что при малейшем движении взрывались кружевом ярких бликов. Подвески были отшлифованы еще точнее, чем обычные призмы, и демонстрировали высшее ювелирное мастерство. Боковые стены витрины он задрапировал серебристой материей, на полу лежала золотистая драпировка, из которой вверх поднималась стеклянная лестница с зеркальными полочками. За стеклом стояли торсы манекенов, завернутые в алюминиевую фольгу. Он убрал парики с голов и выкрутил руки. Один манекен он целиком обернул фольгой, оставив открытым одно ухо, чтобы можно было наслаждаться видом сережки. На другом манекене выделялась шея, украшенная серебряным колье с жемчугом. В правом углу витрины стоял веер из двенадцати серебристых рук, унизанных кольцами и браслетами. Просто, но удивительно зрелищно, словно компания женщин просунула руки сквозь дырки в полу и сладострастно тянется за серебром, золотом и брильянтами. Идея пришла ему на выставке в галерее «Металл». На фоне он хотел развесить длинный шлейф из фольги, который должен отражать свет, чтобы создалось впечатление разорвавшейся световой бомбы, заряженной ледяным блеском. У самого стекла перед протянутыми руками он хотел поставить два бокала шампанского и полупустую бутылку в разорванной подарочной обертке (будто кто-то только что распаковал подарок), открытую коробочку с брильянтовым кольцом и шелковыми трусиками-стрингами, словно кто-то небрежно бросил их перед бутылкой. Красное вино не годилось, через несколько дней оно бы выветрилось из бокалов, оставив следы на стенках, а шампанское прекрасно сочеталось с дорогими украшениями. Он не сообщил владельцу об этих трусиках, но ведь дело было в Копенгагене, хозяину должен понравиться этот намек на женскую благодарность.
От работы по телу расходилось тепло и ощущение счастья. Счастья, от которого иногда перехватывало дыхание. Он открыл бутылку шампанского и поднес ее ко рту.
— А мне?
Боже, этот удушающий ютландский диалект! Чем-то даже напоминает диалект его родных мест. «А мьне?»
Он отрыгнул пузырьки и сказал:
— Ты — подмастерье. А эта бутылка — часть витрины. Поэтому ее должен метить только я, своей слюной, своей ДНК, своей печатью.
Парень даже не улыбнулся. «И зачем ему только эта медово-желтая кожа на животе, если у него нет чувства юмора?» — подумал Эрленд.
В теле приятно отдавалось легкое опьянение, и он рассматривал готовую витрину снаружи. Он не мерз, несмотря на мороз, даже немного вспотел без верхней одежды, а может, и мерз, просто в данный момент ему было все равно. Витрина выделялась среди прочих, луч света в вечерней темноте, магнит для глаз, настоящая удочка для покупателей. И его снова окутало ощущение счастья, он вспомнил о подарке, который завтра получит от Крюмме, предрождественский подарок — возможно, он выклянчит его уже сегодня.
Эрленд снова заскочил в помещение магазина. Подмастерье сидит как пришибленный. Черт побери.
— Отлично. Ну, я пошел.
— Однажды ютландец-храбрец трёндера взял на прицел. Трёндер[2] в ютландца плюнуть успел, тут и настал ютландцу конец. Слышал?
— Трёндер? Это еще что?
— Я бы тебе показал, если бы не моя моногамность и аллергия на презервативы. Счастливого Рождества, дорогуша. Надеюсь, ты получишь то, чего искренне желаешь. Откуда-нибудь сзади.
Парень натянул джемпер. Когда из горловины появилась голова с прилипшими от статического электричества волосами, он сказал:
