Тоня Глиммердал - [37]

Папа уверен, что жилка возьмется сама по себе. К тому же мир устроен так, что девочка девяти лет может не спать только одну ночь в месяц, и в нынешнем месяце Тоня свою ночь истратила на Хейдином крыльце.

Хейди. Ее Тоня успела полюбить. Хейди играет на скрипке. Готовит иностранную еду. Принимает роды у овец. Прыгает в стремнине по камням. Заставляет папу смеяться. Тоня ужасно удивилась, когда первый раз это услышала. Папа сейчас всему Хейди учит, потому что Хейди давно не принимала роды у овец. И вот как-то Тоня после школы зашла в хлев, а там папа и Хейди хохочут так, что икают уже, а овцы и щенок таращатся на них, будто увидели инопланетян.

— Вы над чем смеетесь? — спросила Тоня.

Но ни папа, ни Хейди не помнили. Просто хохотали — и всё.

Тоня постепенно поняла, что папа с Хейди были когда-то как брат с сестрой. Она много расспрашивала папу в последние дни, и он охотно рассказывал. Обо всем: как они играли, как ходили в горы, какая Хейди была командирша — папе и его младшим братьям приходилось во всем ее слушаться.

Да, они много о чем говорили в последние дни с папой. Но об одном Тоня говорить не в силах. О Гунвальде. Всякий раз, когда папа спрашивает, не хочет ли Тоня съездить его навестить, она переводит разговор на другую тему.

Раз Гунвальд позвонил и позвал ее к телефону.

— Он хочет поговорить с тобой, — сказал папа, протягивая ей трубку.

Тоня стояла и смотрела на трубку, а потом взяла и выбежала из дому. Она бежала и бежала до кровяного привкуса во рту. Она не хочет разговаривать с Гунвальдом!

Папа сеном стирает с ягненка кровь и слизь.

— Папа, давай ты ночью поспишь, а я подежурю в хлеву, — канючит Тоня. — Я справлюсь.

— Ты, конечно, справишься, но я против, — говорит папа.

— Но ты очень устал, — возражает Тоня.

— Я никогда не устаю, — врет папа и вылезает из загона.

Он треплет Тоню по волосам.

— Сегодня откроем банку йоки, — говорит папа.

— Не думай, что я кисну из-за неприятностей, — врет Тоня. — У меня нет никаких неприятностей, и я вовсе не кисну.

Папа берет ее за шею, и они выходят во двор, на солнышко. И тут же оба застывают как вкопанные.

Тетя Эйр сказала как-то, что никто в целом мире не вопит «мама!» так, как Тоня.

— Ты так вопишь, что по всей долине валятся деревья, — сказала тетя.

И сейчас Тоня издает как раз такой крик — потому что прямо перед ними, завернутая в солнечный свет, стоит… Тонина мама! Тоня долетает до нее в два прыжка. Добрые руки крепко обнимают ее, а толстый свитер так прекрасно пахнет морем и океаном, что можно просто стоять целый день и нюхать.

— Господи, как я по вам соскучилась, — шепчет мама в львиную гриву и в бороду, пока Тонин крик продолжает гарцевать среди гор.

Мама снимает с плеч и ставит в прихожей рюкзак и красную непромокаемую сумку, трется носом о клюв Чайки-Гейра, и теперь наконец папа может стать уставшим папой, а Тоня — раскиснуть из-за своих неприятностей.

Папа засыпает как ребенок на диване под «Вечерние новости». Мама целует его в лоб, накрывает одеялом и уводит Тоню с собой в хлев. И они не спят всю ночь, потому что дежурят по овцам: сидят обнявшись, рядышком, и Тоня рассказывает всё-всё.

— Гунвальд ни разу Хейди не позвонил, — тихо бормочет Тоня под конец и застывает, глядя в темноту хлева.

— Тоня, завтра мы съездим проведаем Гунвальда, — говорит мама.

— Нет, — отвечает Тоня.

— Да, — говорит мама.

Удивительно, но обычно всё получается так, как говорит мама.

Это у меня от нее, думает Тоня.

И вот они стоят у двери его палаты — мама и Тоня. Гунвальд уже не в больнице. Он в санатории за городом, где его оздоровляют и заново учат ходить. У Тони колотится сердце, пока мама стучит в дверь.

— Да? — раздается в ответ, и они входят в светлую уютную комнату.

Посреди комнаты, в кресле, сидит старик.

— Ой, Гунвальд, а что случилось с твоими волосами? — спрашивает мама.

Его постригли и причесали, и теперь Гунвальда не узнать. Он бледный. И похудевший.

Мама прямиком подходит к Гунвальду и треплет его по волосам. Они болтают о том о сем. Гунвальд рассказывает о шейке бедра и лодыжке и расспрашивает, как там Гренландия и что там с уровнем моря, но сам то и дело забывается и косится на Тоню. Она рассматривает свои кроссовки. Одна обращена вперед, а вторая — чуть вбок. Она не хочет смотреть на Гунвальда. Зря она приехала.

— Тоня?

Она не отвечает. Но чувствует, что взгляд Гунвальда уперся в нее. В конце концов она всё же не выдерживает — поднимает голову и тоже смотрит на него. Гунвальд совсем не похож на себя. Щеки куда-то провалились. Они долго глядят так друг на друга. Потом Гунвальд прокашливается и сипит:

— Тоня, что я буду без тебя делать?

И всё лопается. Тоня Глиммердал кидается к Гунвальду и виснет у него на шее.

— Какой же ты ужасный дурак! — в голос рыдает она.

И это правда. Он большой, но он дурак. И он Тонин лучший друг, она так скучала без него, что странно, как она все-таки не умерла.

— Пойду схожу за булочками, — говорит мама и уходит.

Когда они остаются одни, Тоня садится к столу напротив Гунвальда. Она видит, что он хочет спросить про школу, про овец, про снег, но это может подождать.

— Почему ты никогда не звонил Хейди? — спрашивает она.