Тонкий профиль - [22]

Отрывки из этой книги были напечатаны в наших журналах и газетах. Их прочитали и на трубопрокатном заводе. Вскоре Осадчий выступил в печати со своими комментариями к этому репортажу. Он писал, что репортаж Поликайта представляется ему в достаточной мере объективным, что сделан он с открытым сердцем и радует непосредственностью лестных для нашей страны признаний, дружеским и честным тоном наблюдений. "Прочтя книгу "Там, где Москва — далекий запад", многие читатели из ФРГ, — заключал Осадчий, — глубоко задумаются над тем, почему западногерманские реваншисты и их заокеанские подстрекатели потерпели очередное поражение, на сей раз на "трубном фронте". Экономические и прочие диверсии против могучего социалистического государства обречены на провал".

Горячий цех

Прошло полгода после того как закончилась битва за трубу "1020", и вот я снова на заводе с уверенностью, что опять найду, увижу, стану свидетелем интересных дел. Там, где есть труд и творчество, всегда будут и события, конфликты, которые выдвигает не знающая покоя жизнь.

Теперь приезжать в Челябинск стало для меня душевной потребностью, и, ощутив в полной мере ее притягательную силу, я не только внутренне не сопротивлялся ей, но и радовался, что так случилось. Привязанность к заводу обогащала меня, помогала работать.

Как-то я сидел у Терехова в его кабинете, когда Виктор Петрович сказал, вздохнув:

— Ну, вот бог дал день и вместе с ним новые заботы…

Но при этом на лице его появилась улыбка, менее озабоченная и более веселая, чем можно было ожидать после таких слов.

— Есть уже с десяток ребусов на сегодня, которые надо разгадывать, — добавил он.

— А где же записи? — спросил я.

— Какие?

— Да вот решения всех этих сложных производственных ребусов в поисках, труде?

— Зачем? Наше дело толкать трубу, — сказал он, полагая, должно быть, что это и есть ответ.

Я понял его мысль. Толкать трубу, делать сегодняшнее, конкретное, реальное дело. С историей-де потом разберутся кому надо. А я-то думал, что все мы берем грех на душу за то, что так мало озабочены фиксированием в документах и записях событий быстротекущей нашей повседневности.

В те дни я интересовался историей, делами и людьми одного из горячих цехов завода, в котором как раз и начинал более полутора десятков лет назад свою производственную жизнь Виктор Петрович Терехов.

Нелегко восстановить в деталях событие, о котором на заводе говорят: "Это было!" Сегодняшние заботы всегда быстро оттесняют вчерашние. Даже в памяти людей. Приходится собирать сведения по крупицам от участников и очевидцев, рыться в старых газетах, вспоминать самому.

Еще сравнительно недавно на Челябинском трубопрокатном существовал только один цех непрерывной печной сварки труб в начале технологического потока — овальное каменное горло печи с горящим газом, через которое летит стальная лента штрипса. Ее потом утюжат калибры прокатных валков, и лента под обжатием становится из плоской круглой, превращается в трубу, которая летит из клети в клеть, пока в конце большая круглая маятниковая пила легким касанием с протяжным стонущим звуком не начнет ее резать.

И станы, и трубы залиты пурпурно-торжественным сиянием. В первые минуты своего рождения багрово-красные трубы брызжут жаром и искрами, потом чернеют.

Цех полностью автоматизирован, кажется простым и красивым, радует глаз гармонией и красочной палитрой, выделяясь даже среди прочих цехов красивого металлургического производства. Стан здесь импортный, американский. Скорость прокатки высокая — 250–300 метров в минуту. Но руководители цеха, в том числе заместитель начальника Наум Иосифович Каган, и директор завода настояли на создании второго горячего цеха, со станом отечественной конструкции и еще больших скоростей.

В древних русских рукописях, когда хотели похвалить человека, называли его кротким. На заводе про Кагана говорили — деликатный. У этого человека не было ни тени бесцеремонной напористости или грубоватой фамильярности, которые порой свойственны производственникам. Он и по телефону, это я слышал сам, всегда разговаривал ровным голосом со всеми, никогда не повышая топа.

Как-то в один из вечеров Терехов пригласил меня зайти в гости к Кагану — одному из своих первых наставников.

Наум Иосифович занимал отдельную квартиру в новом шестиэтажном доме на улице Машиностроителей. Стараниями хозяина квартира была обставлена со вкусом. В гостиной, отделенной от коридора, стеклянной дверью, стояла хорошая мебель, мягкие кресла и диваны в белоснежных чехлах. В одну из командировок Каган купил и перевез из столицы пианино, в Челябинске его тогда, к сожалению, нельзя было приобрести. Он был хорошим музыкантом, обладал отличным слухом, играл еще и на скрипке. Терехов говорил, что Наум Иосифович особенно любит Чайковского и Рахманинова.

В тот вечер, слушая его игру и глядя на бегающие по клавиатуре длинные, тонкие нервные пальцы, я подумал, что Каган мог бы, возможно, стать хорошим пианистом, если бы не был таким хорошим инженером.

"Угостив" нас музыкой, хозяин дома показал Терехову несколько технических журналов и немецкие, чехословацкие иллюстрированные каталоги новинок трубопрокатного производства. Заговорили о станах.