Тонкий профиль - [17]

Услышав эти слова, Осадчий вздохнул с облегчением, может быть, даже слишком шумно и заметно, обнаружив таким непосредственным образом свою радость. А председательствующий продолжал говорить о том, что наше плановое хозяйствование вовсе не исключает, а, наоборот, предполагает смелую инициативу снизу, которая служит побудительным толчком к изменению или усовершенствованию тех или иных народнохозяйственных планов.

— Так вот и в нашем конкретном случае, — подчеркнул он. — Строительство новых станов для больших труб побудит металлургов выдать необходимый стальной лист или же, используя предложение украинских ученых, трубопрокатчики пока обойдутся с помощью того листа, которым располагает наша промышленность. Возможно, это и есть лучшее решение вопроса.

— Пока лучшего нет, — подтвердил Осадчий.

— Таким образом, — заключил председательствующий, — если нет возражений, будем считать, что решение о строительстве стана "1020" состоялось. Мне бы хотелось только подчеркнуть, и вам, Яков Павлович, надо об этом помнить, что этой реконструкцией мы делаем еще один шаг к освобождению от импорта труб большого диаметра. Только я хочу, чтобы меня правильно поняли, — добавил председательствующий. — Мы можем делать любые трубы, но это вовсе не означает, что в интересах международной торговли мы не будем у кого-то покупать, кому-то продавать определенные сорта труб. Тогда, когда это диктуется интересами и экономики, и политики.

— Мы об этом помним, — сказал Осадчий.

Конечно, в тот день, когда было принято решение о строительстве стана "1020", ни Осадчий, ни другие работники, присутствовавшие на заседании, не могли предположить, что вскоре правительство ФРГ объявит эмбарго на поставку труб большого диаметра. Политиканы из Бонна поторопили события. Но зато в свете этих событий инициатива челябинцев и решение, принятое в Москве, оказались безусловно дальновидными, они стали составной частью научного предвидения громадного разворота отечественной нефтяной и газовой промышленности.

Осадчий покинул памятное ему заседание в доме на Старой площади с чувством огромного душевного подъема и сознанием несомненно одержанной победы. Теперь предстояло выполнить обещания, не уронить чести завода, доказать на деле свою правоту. И едва Яков Павлович вошел в свой гостиничный номер и стал собирать вещи, готовясь к отъезду, как к радостному его настроению стало примешиваться ощущение деятельной озабоченности, даже тревоги, заставившее торопиться в Челябинск: надо немедленно браться за дело.

Вечерний "ИЛ-18" приземлился в Челябинске уже близко к полуночи. Для встречающих время неудобное, да Осадчий и не любил, чтобы его встречали. Обычно ждала только машина.

Вот и сейчас он быстро шел от самолета к ограде аэровокзала, обогнав растянувшуюся по летному полю цепочку пассажиров, шел прямо к дверям, где его всегда ожидал Петрович — шофер. Чудновского Осадчий и не заметил бы, если бы главный инженер не окликнул его сам.

— Вы? — удивился Яков Павлович. — Добрый вечер! Кого-нибудь встречаете, Алексей Алексеевич?

— Уже встретил, вас, — ответил Чудновский и, как показалось Осадчему, немного смутился.

Раньше он никогда не приезжал на аэродром, да и на заводе сам первым не шел к директору, ждал, когда тот позовет, чтобы сообщить московские новости. И если бы Осадчий не заметил на лице Чудновского непривычную тень смущения, он бы решил, что случилось что-то чрезвычайное. Все же встревожась он спросил:

— Что-нибудь на заводе?

— Нет, нет! Все нормально, — поспешил успокоить Чудновский. — Просто… Да что там! Просто захотелось поскорее узнать подробности совещания. Не утерпел, грешным делом! — признался он.

— Это уже в машине. Хорошо? — предложил Осадчий.

— Согласен!

Ночное, почти пустынное шоссе на пути от аэродрома, быстрая езда и разгорающиеся на горизонте огни города обычно настраивали Осадчего на мечтательный лад, хотелось ехать молча. Но на этот раз он должен был рассказывать Чудновскому о совещании.

— Много подробностей, Алексей Алексеевич, я вам не обещаю. Устал после Москвы и полета, — начал Осадчий. И это была правда лишь наполовину, дело, конечно, не в усталости: хотел пощадить уязвленное самолюбие Чудновского и решил пока опустить некоторые детали. — Я только самое главное, — предупредил он.

— Хорошо, — покорно согласился Чудновский.

Но даже рассказ о самом главном Осадчий закончил, когда "Волга" уже вкатилась на улицы города.

— Вот так, в общих чертах, — сказал Осадчий. — Добро получено, дело за нами.

Он мог бы добавить: "И за вами", ибо ему не было безразлично, как воспримет принятое решение главный инженер.

Чудновский молчал всю дорогу. Откинувшись на спинку сиденья, он слушал, прикрыв веки. Минутами казалось, что он дремлет. Осадчий же говорил, почти не поворачивая к нему головы, пытаясь отгадать настроение Алексея Алексеевича, не вглядываясь в его лицо.

После долгой паузы, которую теперь уже умышленно Осадчий не хотел прерывать первым, Чудновский, волей-неволей вынужденный ответить, сказал:

— Мое мнение вы знаете, Яков Павлович, но теперь это уже не имеет значения…

— Почему же не имеет значения? Это неверно. Мне сейчас даже ваше настроение важно. Идти-то нам одной неторной дорожкой. Плечом к плечу.