Томас Чаттертон - [5]
Ламберт. Я же не изверг.
Сара. Миссис Эскинс будет содержать в порядке твое белье, она обещала.
Ламберт. Напиши здесь свое имя.
Томас. Да, сэр.
>(Расписывается).
Ламберт. Сэр Эбрахам Элтон, прошу вас…
>(Городской писец и Джон Макартур ставят свои подписи).
Ламберт. Подпись твоей матери не требуется. (Он расписывается сам.) Договор заключен при свидетелях. (Складывает бумагу и прячет ее в карман.) В понедельник, в восемь утра, ты — одетый как сейчас, только чище, и имея при себе писчие принадлежности — явишься в мою регистратуру, к старому писцу Эндрю.
Томас. Да, сэр.
Ламберт. Доброй ночи.
>(Он, сэр Эбрахам Исаак Элтон и Джон Макартур поспешно удаляются).
Сара. Мне едва верится, что все кончилось хорошо. Чего ты только ни наболтал! Господа могли подумать, что у тебя помутился рассудок. Зачем ты писал эти буквы — АБУРИЭЛЬ? Пытался вызвать демона? Я давно подозреваю, что старые книги принесут тебе несчастье.
>(В дверь снова стучат).
Томас. Наверное, пришел врач. (Идет к двери, открывает, кланяется.) Добро пожаловать, сэр. Это наша комната. Ребеночек уже родился, он жив?
Уильям Барретт (заходит в комнату, пристально смотрит на Томаса). Не каждый из тех, кто был призван, остается. Это относится и к заносчивым умникам.
Сара. Томас… Мне стыдно за тебя.
Барретт. Не беспокойтесь, сударыня. Для юноши лучше оставаться тем, кем он хотел бы быть, а не становиться каким-то другим человеком, никому не известным… Ребенок умер, и мать тоже. Помолитесь за них Господу! Я-то знаю, что не врачи выносят такой приговор роженице. (Томасу.) Чем раньше мир для человека темнеет, тем легче человек смиряется с этим — и тогда покидает земную юдоль без сожаления и раскаяния. Красивое — всегда только оболочка, которая быстро облупливается.
Сара. Печальное у вас учение, сэр, — хотя, может, в чем-то вы и правы. Но для Томаса оно не годится: он и так думает больше, чем следует.
Барретт. Глупцу в жизни больше везет; однако осмысленное человеческое лицо есть нечто неповторимое.
Сара. Глаза Томаса — серая бездна, с самого раннего детства.
Барретт (отворачивается от Томаса). Они в самом деле… неприступно глубоки. Однако не будем об этом.
>(Он пододвигает стул к кровати, садится).
Сара. Мы не осмеливались побеспокоить вас раньше, сэр… из-за отсутствия денег.
Барретт. Понимаю. В каждом доме свои неприятности. Исключений тут нет.
Сара. Мы, бедняки, обычно имеем, чтобы защититься от смерти, лишь два-три шиллинга.
Барретт. Врач рад и мелким монеткам: серебро это серебро.
Сара. Дела у нас не всегда шли так скверно. После кончины мужа, учителя, я открыла здесь швейную мастерскую. Томас с восьми лет учился в школе. Его старшая сестра Мэри до недавнего времени помогала мне в работе. Я могла бы отложить деньги. Но прошлая зима, похоронившая Бристоль под завалами льда и снега, принесла нам болезнь. Дочке сильно нездоровилось, пришлось отослать ее из дома. У меня же начали отниматься руки и ноги. Сперва казалось, что недуг этот несерьезный, ведь боли не было, — и я пыталась сама себя вылечить мятой и растительным маслом. Но вскоре я уже не могла держать иглу. Однажды, когда кроила материю, я уронила ножницы. И не сумела поднять. Кто-то из девушек вложил их мне в руку, но я не смогла ими пользоваться. Девушки-швеи захихикали, свекровь высмеяла меня. Доверие клиентов к моим профессиональным навыкам испарилось за одну ночь. Больной — совсем не тот же человек, что здоровый.
Барретт. В постели вы не испытываете страданий?
Сара. Когда лежу, мне кажется, что я влачу жребий камня. Я не ощущаю ничего, кроме тяжести.
Барретт (неуверенно). Речь идет о нарушении, вызванном расстройством нервов. — Постарайтесь понять: человеческий организм редко находится в равновесии. Даже у подростков, которые с надеждой обращают лицо к подвижной дымке еще только предстоящей им жизни и тупо удивляются развитию собственного организма, на коже появляются гнойнички: забитые черным сальные железы. И нам остается лишь недоумевать по поводу причин таких совпадений, таких неудобств.
Сара. Зачем это надо — так думать и говорить?
Барретт. Врач не вправе с неприязнью отворачиваться от каких бы то ни было проявлений жизни. Он повсюду обнаруживает странности, отклонения, безумства Природы — одним словом, чудовищное. И излечение удастся ему лишь в том случае, если он восстановит нарушенное равновесие жизненных соков… Мне нужна ваша моча, сударыня. Пусть Томас принесет мне ее в бутылочке.
>(Поднимается. Выходит на середину комнаты).
Томас. Что вам известно о смерти, сэр?
Барретт. Ничего. Даже меньше, чем ничего.
Томас. Но вы ведь только что были свидетелем двойного exitus’а[6].
Барретт. Не бойся: может, ее вообще нет.
Томас.Вообще нет смерти?
Барретт. А если она и есть… если есть нечто, что полностью нас уничтожает, превращает всё внутри нас в непробудный сон… тогда оснований для страха еще меньше.
Томас. Но если тепло улетучится… а тело, возможно, погрузится в сон, будет видеть ужасные сны и больше не проснется… и будет мерзнуть…
Барретт. Я знаю только процесс умирания… Успокойся: то, что мы видим, может оказаться иллюзией. Вина отдельного человека — не верь в нее! Все заранее предопределено: рождение… и потом продолжение рода; все стертые в кровь ноги, все жёлчные и мочевые камни… Тем не менее, каждый делает, что может. О том, в конечном счете, и идет речь.
