Томас Чаттертон - [25]

Томас. Вы, кузина, не только навязчивы, но прямо-таки одержимы стремлением вновь и вновь одаривать меня очень полезными, благожелательными, но совершенно не подходящими мне рекомендациями. Вы желаете моего внутреннего разрушения, хотите, чтобы мой мозг взорвался… как будто я из чистой заносчивости покинул Бристоль и тамошнюю контору на Корн-стрит. Лучше уж я опубликую нечто такое, за что меня посадят в Тауэр, как Уилкса, — это, по крайней мере, поспособствует моей славе.

Миссис Баланс. Вы, Томас Чаттертон, рассуждаете на свой манер, я — на свой. У нас, конечно, разные способы рассуждения. Зато денежные купюры, которые нужны вам и мне для жизни, — одинаковые; в этом я убеждена. Что и позволяет мне перейти к следующему пункту. Вы трапезничаете за моим столом. Мы договорились, что вы за это будете вносить некий скромный вклад. Вы скверный едок: большинство моих блюд вам не нравится. Чтобы вы не оставались голодным, мы условились, что я буду готовить еду по вашему вкусу. Но получается, что вы манкируете едва ли не каждой трапезой. Вы пишете — и не хотите, чтобы вас беспокоили; впадаете в буйство, когда я говорю, что суп уже стоит на столе и скоро остынет. Или вы в это время в городе. Или у вас нет аппетита. То, что я приготовила, как правило, пропадает. Редко случается, что вы, спустя сколько-то часов, проглотите холодный остаток… Не говоря о том, что свой вклад в домашний бюджет вы уже три недели как не вносили.

Томас. Вы получите свои деньги, кузина. Я жду больших гонораров, 2 гиней 17 шиллингов — только за месяц май. Поэтому не беспокойтесь, пожалуйста. Впрочем, вы несправедливы ко мне, если думаете, что я не ценю ваши кулинарные способности. Просто я сознаю, что на настоящий момент задолжал вам сколько-то денег. Я не хотел бы злоупотреблять вашим доверием. Я невзыскателен и вполне обхожусь хлебом с водой.

Миссис Баланс. Дополняя их вареным бараньим языком. Это уже стало притчей во языцех.

Томас. Язык вкусен, дешев и питателен. К тому же потребность поесть я испытываю в основном по ночам.

Миссис Баланс. Вся ваша жизнь — сплошной хаос. Я в самом деле не понимаю, столуетесь вы у меня или нет.

Томас. Конечно, да, кузина; однако мне представляется правильным, чтобы мы отказались от совместных трапез до той поры, когда я ликвидирую свою задолженность.

Миссис Баланс. Не могу же я позволить тебе умереть с голоду!.. Ужин, между прочим, готов.

Томас. Очень любезно, что вы напомнили мне об этом; но сейчас я погрузился в работу — глубже, чем всегда.

Миссис Баланс. Я уже ухожу. Вы неисправимы. Люди порядочные так себя не ведут, Томас Чаттертон. Вы, похоже, родились в несчастливый час.

(Уходит).
(Томас Чаттертон рвет на мелкие клочки лист бумаги, начинает писать снова. В дверь стучат).

Томас. Кто там еще?

(Входят мистер Уолмсли и его племянник Джек).

Мистер Уолмсли. Простите, если мы вам помешали, мистер Чаттертон; но дело безотлагательное. Речь идет о моем племяннике: вот этом, который делит с вами постель, мистер Чаттертон. Он вас боится. Не так ли, Джек, ты ведь боишься этого господина?

Джек. Да.

Томас. Не понимаю. Ничего плохого я вашему племяннику не сделал. Я обходился с ним дружелюбно.

Уолмсли. Он говорит, что время от времени, когда вы остаетесь вдвоем, вы неотрывно смотрите на него четверть часа или даже полчаса, не произнося ни слова, — смотрите с жутковатой пристальностью. Ему почти пятнадцать. В этом возрасте человек ощущает в себе какие-то телесные изменения и смущается, когда его так пристально рассматривают. Не правда ли, Джек?

Джек. Да.

Уолмсли. Он еще говорит, что, насколько ему известно, вы, мистер Чаттертон, не спите, когда лежите с ним рядом. Что будто бы вы привыкли ложиться очень поздно — порой в три или четыре часа утра. Но и тогда ваши глаза не закрываются, а пялятся в серые сумерки. Утром же, в пять или в шесть, когда Джеку пора вставать, ваши глаза будто бы все еще открыты и вы поднимаетесь одновременно с ним. Ты ведь так мне рассказывал, Джек?

Джек. Да.

Уолмсли. Почти каждое утро комната усеяна клочками бумаги, не больше шестипенсовика, — разорванными листами, которые вы исписали ночью, крошечными буквами. Не так ли, Джек?

Джек. Да.

Уолмсли. Он еще говорит, что вы будто бы питаетесь чуть ли не одним воздухом: вам, дескать, хватает нескольких глотков воды, двух-трех кусков хлеба, с прибавкой — дважды в неделю — вареного языка, который вы достаете из кармана. Ведь ты так говорил, Джек?

Джек. Да.

Уолмсли. Он вас считает призраком, а не человеком. Он боится. Он больше не хочет спать с вами в одной постели и делить с вами комнату. Это я и хотел вам сообщить, мистер Чаттертон. Дело серьезное. Мы с супругой поставили для него кровать в комнате его сестры; дочке почти семнадцать, ему — между четырнадцатью и пятнадцатью. Но другого выхода нет… Ступай, Джек, займись своими делами!

(Джек уходит).

Томас. Значит, комната наконец принадлежит мне одному.

Уолмсли. Это я и хотел сказать: вам так даже лучше, мистер Чаттертон. Я знаю, вы не пренебрегаете девицами. До сих пор вам приходилось посещать район между Черинг-Кросс и Флит-Дич. Отныне вы сможете время от времени приводить к себе модистку… или кого вы предпочитаете.