Томас - [15]

— Почему цыганский? Чем одиннадцатая линия плоха?

— Соседи донимали — шумные попались. А на новом месте вокруг меня тишина. Старички живут.

Томас встал, поправил джинсы. Хозяйка взяла его за локоть и повела к двери.

— Я рада, что ты приехал, потешил старую. До нового года огурец да кочерыжка. Думала, не увижу больше, а ты вот, — баронесса взяла Томаса за плечи, развернула к себе, посмотрела снизу вверх, — туточки.

Чертыхальски уже взялся за дверную ручку, но Антонина Петровна его задержала.

— Ты поосторожней. Времена такие — молодежь лютует. Твоих манер никто уже не поймет. Обещаешь поперед батьки не лезть?

— Тоня, ну, где я пропадал? Успокойся.

— Ладно, — баронесса тепло улыбнулась, наклонила Томаса и поцеловала его в макушку. — Через три дня, что б как штык. Соскучилась за тобой, оглоедом, а ты даже не звонил. Иди.

7 Виват!

Когда Томас вышел на улицу, то увидел Лесю — она его уже поджидала у машины.

Когда-то давно Рокоцей-Чертыхальски, или как там его ещё называют, рисовал. Получалось неплохо, даже кормился с потешных портретов. В те далекие времена у него была примета — если он умудрялся написать лицо или фигуру одной беспрерывной линией, то шарж обязательно продавался. Подходя к Лесе, Томас вдруг подумал, что её силуэт он сможет вывести одним росчерком. Да, сможет...

Забавно, но в одно и тоже время два героя моей рассказки занимались одним и тем же делом — мечтали. Но если Томас представлял, как соблазнительно будет смотреться на бумаге обнаженная фигура Леси, то у Смехова поток сознания имел иное направление: он до сих пор гадал, какое же испытание выбрать для своей новой жертвы. В этот день фантазия Ромы почему-то зациклилась на еде. Он мысленно уже накормил своего обидчика солидолом, пластилином, стекловатой, отрубями, напоил уксусом, джином, керосином, но... Всё это казалось каким-то несерьезным. Вот раньше были задания! Уринотерапия! Гость с Кавказа — Василий Жеребидзе осилил «малешку». А эксперимент под названием «может ли человек есть как лошадь?». Хозяин ларьков Коля Щур, доказал, что овес мужчине даже полезен — несколько жменей отборного фуража ушли за обе щеки. Как у хомячка. Но больше всего Хлеборезу понравился педагогический опыт. Один из кандидатов на пост мэра, отставной майор, во время предвыборной кампании грозно пообещал ради своих избирателей землю грызть, если конечно ему доверят столь высокий пост. Сладкое кресло уплыло под чужую задницу, а на пороге пенсионера в погонах появился Рома. Он хотел выяснить, а сколько несостоявшийся голова Городка сможет сгрызть родной землицы-матушки? Оказалось немного. Сквозь слезы и сопли «политиком» было употреблено четыре с половиной пригоршни на зависть иноземцам жирного, с хорошим содержанием гумуса, чернозема. Так вот, после того случая Рома понял, что, наказав таким образом баклана, он поднял планку своих требований до робингудской высоты, и теперь размениваться на какой-то солидол? А где гражданская позиция, где вызов обществу, поддержание реноме и торжество справедливости, наконец?

Вот такие думы роились в голове у Ромы Хлебореза. А пока Чертыхальски-Рокоцей Рокоцей-Чертыхальски ехал по когда-то родному ему городу, и с любопытством рассматривал мелькающие за окном рекламные щиты, витрины магазинов, деревья и прохожих. В сию минуту он не хотел думать о том, что будет завтра — внешне Тихоня был спокоен как Pacific Ocean.

Кстати, перед тем, как сесть в машину, Леся спросила, устал ли Томас с дороги, и где собирается остановиться. На слова, что, дескать, переночевать ему не у кого, и он собирался снять номер в гостинице, девушка улыбнулась и так, без эмоций, даже с холодком, сказала, что она свободна и может, конечно, не бесплатно, предоставить на несколько дней комнату. Томас-Тихоня воспринял предложение как должное, и сейчас Леся везла его к себе домой — жила она на Гагарина. В глазах Чертыхальски кроме рекламы, деревьев и прохожих, метались шальные мысли, шальные желания. Стоило нашим героям переступить порог, Леся тут же обняла Томаса и поцеловала. Тихоня ответил. Он совершенно не удивился, когда девушка, не отлипая от губ, начала снимать с него одежду и повела вглубь квартиры. До спальни они не дошли — свалились в зале на диван — и было всё — нефритовый стержень, трепещущие лепестки лона, крики, стоны, царапины на спине, жемчужинки пота на крепких ягодицах, пощекотунчики, смех — всё как в женских романах.

Виват!

8 Вензельки

Давно отбушевал в Городке полдень — летний день лениво подползал к своим поминкам. Солнце устало бить протуберанцами горожан по головам и спешило прыгнуть за терриконы. Народ тупо ждал ночной прохлады, когда можно выйти на балкон или во двор с бутыльком пива и семечками, покурить, поболтать с соседом, не опасаясь подзатыльника от румяного хулигана. Трамваи и троллейбусы вечером стали ходить реже. Голодные, прибежавшие с работы, горожане зажгли конфорки на кухнях. Пошла вторая волна выгула собак и пустыри, парки, скверики наполнились сиамскими близнецами. Где-то кто-то кого-то ругал — звуки семейного скандала разносились на весь мир. Из открытого балкона на четвертом этаже слышался хрипловатый баритон Круга и бренчание электрогитары. Вот только шансонье не мог тягаться с напором убористого мата, и всухую проиграл борьбу за интерес собравшейся на лавочках публики.