Томагавки кардинала - [36]
Однако ему самому и в голову не приходило поднять руку на Настю — Белоглазая Птица прочно свила гнездо в его сердце. Была у Семёна с Нэстэйсакэй и настоящая свадьба — оказывается, у ирокезов молодым разрешалось попробовать семейной жизни, и если через год они сами и матери кланов видели, что семья не сложилась, несостоявшиеся муж и жена мирно расходились в разные стороны. Но уж о сохранении «законного брака» заботились родственники с обеих сторон, всячески старавшиеся примирить повздоривших супругов, и в большинстве случаев это им удавалось.
Обвенчала их Каронхиакатсе — Длящееся Небо, — та самая «боярыня», старшая мать клана и хозяйка овачиры — длинного дома, в котором жило два десятка семей общим счётом в полторы сотни человек. Под одобрительные возгласы десятков свидетелей-зрителей мать клана связала руки жениха и невесты вампумом,[35] соединившим их судьбы. Но у невесты, похоже, изначально были весьма серьёзные намерения касательно бывшего пленника — она была уже на сносях и вскоре после свадьбы подарила мужу горластого сынишку. Взяв на руки сына, Семён вдруг почувствовал, что прирос душой и к племени, и ко всей этой земле, и, конечно, к своей «белоглазой птичке» Настеньке — сын и дочь разных народов, живущих на разных концах земли, нашли друг друга и слились в одно неразделяемое целое.
Привязался Лыков и к старшему Настиному сыну — парнишка пришёлся ему по душе. О первом муже Семён свою птичку не пытал — у ирокезов это было не принято, — а сама она не рассказывала. Вдов в деревне хватало — ирокезы воевали почти беспрерывно, а на войне вообще-то убивают, — и Семён полагал, что его предшественник на брачном ложе лесной красавицы Нэстэйсакэй сложил свою буйную голову в очередном военном походе. Однако потом, приглядевшись к пасынку, Лыков понял, что отцом Ватанэй — Птичьего Яйца — был не индеец, а белый — это было видно по чертам лица мальчишки и по цвету кожи, заметно более светлому, чем у его индейских сверстников. Иногда Семён даже ревновал жену к её былому возлюбленному, что не мешало ему относиться к Ватанэю как к собственному сыну.
Став полноправным членом клана, Семён стал и воином племени — воинами были все мужчины-ирокезы. На свадьбе Каронхиакатсе сделала ему подарок — торжественно вручила новобрачному его штуцер, отобранный у него при пленении. Подарку Семён обрадовался, но на военные подвиги его не тянуло — за пятнадцать лет солдатчины он настрелялся вдоволь, лил и чужую кровь, и свою (дважды был ранен), и не хотел начинать всё сначала. Чуткая Настя заметила настроение мужа и спросила его напрямик, как это было принято у индейцев:
— Ты храбрый воин, муж мой, и стреляешь без промаха (жители деревни уже имели возможность в этом убедиться), так почему же ты не любишь войну, дело мужчин?
— Дурное это дело, война, — ответил Семён. — Конечно, если ворог придёт, я за тебя и за эту землю буду биться, живота своего не жалея, но просто так душегубством заниматься — нет, это не по мне. Вождь скажет — пойду, куда денешься, но по своей охоте — ты уж меня уволь.
Нэстэйсакэй помолчала, подумала (он уже опасался, что она рассердится), а потом вдруг поцеловала его. И Лыков рассмеялся, вспомнив, как она испугалась, когда он в первый раз хотел её поцеловать, и отшатнулась, думая, что он хочет её укусить.
На том и порешили — Семён не сомневался, что хозяйка овачиры одёрнет военного вождя, если он вздумает понапрасну теребить «белого ирокеза» — для набегов хватало и других воинов, жадных до драки. Лыков был доволён — была у него и ещё одна причина избегать ратных дел, о которой он не сказал даже Насте: Семён не хотел стрелять в своих бывших товарищей. Но эта опаска вскоре исчезла — пришли вести, что русы покинули форт Детруа и ушли на закат, в прерии. Услышав об этом, Семён и обрадовался, и огорчился — оборвалась последняя ниточка, связывавшая его с далёкой и теперь уже навсегда потерянной родиной.
Однако грусть эта скоро растаяла, смытая потоком повседневных дел. Семён жил жизнью племени, имел семью, ощущал себя частью индейской общины и был доволен — что ещё надо человеку? Ирокезы дали ему имя Добрая Рука — не столько за умение стрелять, сколько за то, что Лыков искусно резал из дерева фигурки птиц и зверей, приводя в полный восторг индейских ребятишек, которые в этом отношении ничем не отличались от босоногой деревенской детворы средней полосы России.
Жизнь шла своим чередом, год за годом, и Семён знать не знал, и ведать не ведал о том, что на востоке, на побережье, какие-то люди решили, что ирокезы живут неправильно, и что они являются помехой, и что помеху эту непременно нужно убрать с единственно верной дороги, по которой должно идти всё человечество…
1795 год
Подходя к дому, Семён почувствовал тревогу — селение напоминало разворошенный муравейник, по которому туда-сюда мечутся его обитатели. Нэстэйсакэй встретила мужа у ворот, и это было странным — обычно она ждала его возвращения в доме, занимаясь своими делами.
— Война, — сказала она, едва завидев Семёна, и он ощутил её встревоженность. Это немало удивило Лыкова — подумаешь, война, эка невидаль, за пятнадцать лет этих войн было — не счесть, ирокезы вечно с кем-нибудь да воевали.
