Когда вот так вот, останешься в одиночестве, да спустишь шторы, да усядешься поуютнее в кресло, да призадумаешься — то всегда приходишь к одному печальному выводу:
— Как все измельчало!
Раньше люди писали огромные многотомные романы в шести частях с эпилогом. Теперь — кроме миниатюр-рассказов в 6–7 страниц ничего не пишут.
Раньше сочинялись пятиактные пьесы в 9 картинах, с прологом и апофеозом… А что теперь? Миниатюры минут на 10 — так что зритель не успеет вынуть платок из кармана на предмет осушения слез, как уже поздно; уже ему надо смеяться: уже драматическая миниатюра успела замениться комической миниатюрой.
Раньше из Петрограда в Крым ехали 2 месяца. Теперь это делается в 30 раз короче, быстрее.
Все мельчает, все сокращается.
Возьмем даже убийц из союза русского народа. Десять лет тому назад — что это были за убийцы! Все пркрасный, матерый, опытный народ — цветы острога, сливки каторги! Великолепные «Иваны».
И какая теперь мелкота, какая «шпанка» полезла изо всех щелей.
Например, прежние годы: убийство Герценштейна, Иоллоса… Убийцы были отобраны на диво — хладнокровные, опытные, молчаливые и деловитые.
Их можно было не любить, но уважения они заслуживали. Любая каторга пожертвовала бы десятком мелких детоубийц, поджигателей и фальшивомонетчиков, чтобы только получить для украшения своего — одного такого «Ивана»…
Великолепный народ. Приятный. Такой народ, который мог растрогать до слез не только живого человека, но и бездушный предмет, веревку, например. Даже веревка плакала по таком хорошем народе.
И посмотрите — во что этот народ выродился теперь!
Поручили человеку, скажем, убить Милюкова. Дело есть дело, говорят французы, а мы, русские, добавляем: делу время — потехе час.
И что же! Потехе отдается не час, а все время.
Начинается с того, что убийца, какой-то С. Прохожий — берет за убийство всего 300 рублей.
Я, на месте Милюкова, поймал бы этого «Прохожего» и, прежде всего, надавал ему подзатыльников.
— Ты какого человека продал? Меня? Меня, которого знает и любит вся Россия — да что вся Россия! Весь цивилизованный мир знает и ценит меня!!. И этакого-то человека ты продаешь за 300 рублей!! Вот же тебе, каналья! Вот!..
И по человечеству рассуждая — Милюкову обидно. Действительно, в наше время всеобщего ажиотажа и взвинчивания цен, когда дамские ботинки стоят 150 рублей — продать Милюкова за 300 рублей — это наглое издевательство над почтенным уважаемым человеком. Выходит, значит, что ценность его равна двум парам ботинок модной кокотки?..
Где же здравый политический смысл? Где справедливость?!.
Если бы убийца был не дурак, если бы он сумел учесть момент — он сделал бы не так: если считать, что Милюков, Маклаков, Шингарев и другие — предметы первой необходимости, он должен был бы припрятать их в надежное место, подождать повышения цен, взвинтить их, как следует, а взвинтив, понемногу выпускать на рынок, да выбрать для этого такой момент, чтобы Милюков пошел тысяч за тридцать, да и остальные не меньше.
Так бы сделал умный убийца-спекулянт.
Но не так делает футур-убийца С. Прохожий.
Он получает от кого следует 300 рублей и идет… в «Журнал Журналов».
И тут тоже сказалась мелочность убийцы. Почему «Журнал Журналов»? Почему не «Русское Слово», не «Речь», а именно маленький недавно только народившийся журнал?
Мелкий, жалкий это человечишко — С. Прохожий.
Такой человек все равно не способен на убийство, на «мокрый грант», как у них там говорится.
Он и деньги возьмет и револьвер зарядит, но стоит ему только встретиться с Милюковым, как он занюнит, замямлит, заюлит, и, вместо выстрела, Милюков услышит жалобный, унылый голос:
— А что, нет ли у вас, господин, папироски?
— Пожалуйста.
— А, может, этого… как его… И спичка найдется?
— Нате.
— А я, господин, совсем обносился, верьте совести. Может бельишко какое найдется али сапоги там покрепче.
Добрый человек Павел Николаевич Милюков. И белье, пожалуй, даст, и в сапожишках не откажет.
И скажет тогда растроганный убийца:
— А я вас, господин Милюков, убить был должен.
— Ага. Ну, хорошо, голубчик… Ступай.
— Верное слово. Уже и триста рублей получил. Вот видите — револьвер есть.
— Хорошо, хорошо, — голубчик, спасибо. Ты иди себе, Бог подаст.
— Я ведь и за Родичева полтораста снял. Чтобы, значит, его порешить.
— Ну, ну. Ты уж ступай себе, голубчик. Мне некогда. Я, видишь ли, на заседание спешу, а ты меня посторонними разговорами задерживаешь.
— Я, ваше благородие, покаяться хочу.
— Хорошо, хорошо, это после. На будущей неделе, как-нибудь. Ступай, милый. Вот тебе три рубля на папиросы.
Вот тебе и убийца.
* * *
Все на свете вырождается.
Может выродиться и политическое убийство:
«Сегодня к нам в редакцию зашел неизвестный человек, отрекомендовавшийся Степкой Барецким, убийцей при союзе.
За поясом у него торчала пара пистолетов, в руке был кистень, в зубах нож.
Степка Барецкий произвел на нас очень выгодное впечатление.
— А что тебе, голубчик?
