Том 9. Позолоченные пилюли - [3]

Гостей зовут:

— Приходите к нам на рождественскую собаку! Жирная, хорошая. С яблоками будет.

В ресторанах подделки появятся:

— Послушайте, кельнер! Это, по-вашему, собака такая?!. Я вам ясно сказал — дайте порцию собаки, соус субис, а вы мне что подали? Это собака такая? Взять бы эту собаку, да по морде вас!..

Молчит, каналья кельнер, жмется. Очевидно, действительно подсунули что-то такое, чего уж хуже быть не может.

А что уж может быть хуже собаки — это тайна берлинского ресторана.

* * *

Мой друг Муратов умолк, тяжело дыша и утирая обильный пот со лба.

— Да тебя, главным образом, что волнует? — участливо спросил я.

— А то меня волнует, что спокойный вселенский быт расшатался. То меня волнует, что не могу понять, как это люди собаку к столу допускают?

Голос с верхней койки прохрипел:

— Потому и допускают, что четвертого партнера нет.

— Кто это там? Кто это говорит?

Когда мы вошли с Муратовым в вагон и начали вышеприведенный разговор мы оба были уверены, что, кроме нас, в купе никого нет.

А оказалось, что кто-то там был, на верхней полке.

Мы взглянули наверх.

Добродушный молодой человек с бритым лицом и лысым черепом, через всю территорию которого сиротливо был перекинут слева направо мостик, в виде десятка очень длинных рыжих волос, укоренившихся основанием где-то около уха — свесил голову и в свою очередь лукаво поглядывал на нас.

— Что вы такое там говорите? — спросил Муратов, с оттенком недоброжелательности в голосе.

— То я и говорю: четвертого партнера нет; потому собака к столу и допущена.

— Какой партнер?

— Раньше хорошие попадались партнеры: индейка, гусь с яблоками, жиго барашка или квиссо телячье. А теперь, раз таких партнеров нет — пожалуйте, собачка-алле!..

И видя, что мы молчим, он свесился еще ниже и благожелательно спросил:

— Желаете, объясню вам, — что такое недостающий партнер?

Десять волосков, перепоясавших голый череп, отпали и повисли длинной сиротливой прядью за ухом.

— Ну-с? — ворчливо сказал Муратов.

И лысый молодой человек принялся объяснять.

* * *

— Был я однажды по служебному делу в одном маленьком, гнусном провинциальном городишке, каких на Руси сотни, а может быть, и тысячи — не знаю.

Имя же его — Рославль. Слышали?

Вечером от нечего делать пошел я в клуб. Сотни городишек раскинулись по всему лицу необъятной Руси, как веснушки — и в каждом таком городишке обязательно есть клуб…

Грязное, пыльное помещение, с сонным, небритым старшиной и буфетчиком, засиженным мухами.

В клубе было уныло и пусто, кроме карточной комнаты. Там за одним столом сидели четыре человека и играли в винт.

Деваться было некуда. Я прислонился к стене и стал смотреть на игру.

И вот — чей я дольше глядел на этих четырех играющих, тем все шире раскрывались мои глаза… В чем дело — я не понима I, но поражен был чрезвычайно.

Представоте себе четырех игроков, которые играют, как самые обыкновенные простые люди, ни лучше, ни хуже тысяч других игроков в винт… Но в их игре был один поразительный штрих: сдавал каждый из них по очереди, но тасовали карты всего трое. Полный, бритый господин в синем сюртуке не тасовал. И об этом даже разговору не было. Просто игра шла, как обычно, все тасовали, сдавали, а когда очередь доходила до полного бритого, его сосед молча брал колоду, тасовал ее и передавал полному бритому. Тот спокойно брал ее и приступал к сдаче.

Одно мгновение у меня мелькнула мыль: может, у него рука болит? Может быть, он калека?

Но так как в механизме движений тасовки и сдачи не такая уж большая разница, то и это предположение отпадало.

Удивляло меня также и то, что об этой ненормальности никто и не говорил — будто бы так нужно.

Я постоял еще полчаса — чудеса! Двадцать раз до полного бритого доходила очередь тасовать, и двадцать раз его сосед хладнокровно брал колоду и, разговаривая об урожае прошлого года или о приезжей бродячей труппе — тасовал и передавал полному бритому с легким полупоклоном.

Спросить об этих чудесах незнакомых мне людей было неловко, а между тем, я сгорал от любопытства.

Мимо меня прошмыгнул испитой, прыщеватый лакей со стаканом жидкого чаю и чахоточным лимоном на подносе.

Я его окликнул. Подозвал.

— Послушай… В чем тут дело… Видишь, вот эти четверо играют в винт?

— Вижу, так точно…

— Почему все трое тасуют каждый за себя, а полному бритому тасует сосед.

Лакей тряхнул длинными, грязными волосами, — и спокойно сказал:

— Вы спрашиваете про этого полного господина? Про Александра Семеныча?

— Ну, да, да!

— Они у нас не тасуют.

— Почему?

— Они у нас шулера.

— То есть как?!. Настоящий обыкновенный шулер?

— Так точно. Александр Семеныч у нас шулера.

— А те, другие?!. Остальные трое?

— Помилуйте-с. Податный инспектор, директор училища и доктор.

— Черт знает, что такое? Да почему же они с ним играют?

— С Александром Семенычем?

И объяснил он так просто и хладнокровно, будто бы иначе не могло быть:

— Четвертого партнера нет. Потому и играют.

Вот вам русская матушка-провинция. Великолепная, величественная простота, грандиозное всепрощение, примирение и применение к обстоятельствам.

Нет четвертого партнера — и шулер хорош.

* * *

Мы с Муратовым совсем уж забыли начало нашего разговора и повод, по которому лысый молодой человек рассказал свою удивительную историю.