Том 9. Былое и думы. Часть 4 - [74]

– Бог знает, когда это писано, и время прошло.

– Впрочем, странно было бы с моей стороны приехать без позволения и начать с визита генералу Дубельту.

– Коли не хотите хлопот, так извольте отправляться назад, и то не дальше, как через двадцать четыре часа.

– Я вовсе не располагался пробыть здесь долго, но мне нужно же подождать ответ графа Орлова.

– Я вам не могу позволить, да и граф Орлов очень недоволен, что в приехали без позволения.

– Позвольте мне мою бумагу, я сейчас поеду к графу.

– Она должна остаться у меня.

– Да ведь это письмо ко мне, на мое имя, единственный документ, по которому я здесь.

– Бумага останется у меня как доказательство, что вы были в Петербурге. Я вам серьезно советую завтра ехать, чтоб не было хуже.

Он кивнул головой и вышел. Вот тут и толкуй с ними.

У старика генерала Тучкова был процесс с казной. Староста его взял какой-то подряд, наплутовал и попался под начет. Суд велел взыскать деньги с помещика, давшего доверенность старосте. Но доверенности на этот предмет вовсе не было дано, Тучков так и отвечал. Дело пошло в сенат, сенат снова решил: «Так как отставной генерал-лейтенант Тучков дал доверенность… то…» На что Тучков опять отвечал: «А так как генерал-лейтенант Тучков доверенности на этот предмет не давал, то…» Прошел год, снова полиция объявляет с строжайшим подтверждением: «Так как генерал-лейтенант… то…», и опять старик пишет свой ответ. Не знаю, чем это интересное дело кончилось. Я оставил Россию, не дождавшись решения.

Все это вовсе не исключение, а совершенно нормально. Кокошкин держит в руках бумагу, в достоверности которой не сомневается, на которой стоит № и число для легкой справки, в которой написано, что мне разрешается приезд в Петербург, и говорит: «А так как вы приехали без позволения, то отправляйтесь назад» и бумагу кладет в карман.

Чаадаев действительно прав, говоря об этих господах: «Какие они все шалуны!»

Я поехал в III отделение ирассказал Дубельту, что было. Дубельт расхохотался.

– Как это они вечно все перепутают! Кокошкин доложил графу, что вы приехали без позволения, граф и сказал, чтоб вас выслали, но я потом объяснил дело; вы можете жить сколько хотите, я сейчас велю написать в полицию. Но теперь об вашем деле: граф не думает, чтоб полезно было просить вам позволение ехать за границу. Государь вам два раза отказал, последний раз по просьбе графа Строгонова; если он откажет в третий раз, то в это царствование вы уж, конечно, не поедете к водам.

– Что же мне делать? – спросил я с ужасом: так мысль путешествия и воли обжилась в моей груди.

– Отправляйтесь в Москву; граф напишет генерал-губернатору частное письмо о том, что вы желаете для здоровья вашей супруги ехать за границу, и спросит его, заметив, что знает вас с самой лучшей стороны, думает ли он, что можно с вас снять надзор? На такой вопрос нечего отвечать, кроме «да». Мы представим государю о снятии надзора, тогда берите себе паспорт, как все другие, и с богом к каким хотите водам.

Мне казалось все это чрезвычайно сложным и даже просто уловкой, чтоб отделаться от меня. Отказать мне они не могли, это навлекло бы на них гонение Ольги Александровны, у которой я бывал всякий день. Однажды уехавши из Петербурга, я не мог еще раз приехать; переписываться с этими господами – дело трудное. Долю моих сомнений я сообщил Дубельту; он начал хмуриться, т. е. еще больше улыбаться ртом и щурить глазами.

– Генерал, – сказал я в заключение, – не знаю, а мне даже не верится, что до государя дошло представление Строгонова.

Дубельт позвонил и велел подать «дело» обо мне и, ожидая его, добродушно сказал мне:

– Граф и я, мы предлагаем вам тот путь для получения паспорта, который мы считаем вернейшим; ежели у вас есть средства более верные, употребите их; вы можете быть уверены, что мы вам не помешаем.

– Леонтий Васильевич совершенно прав, – заметил какой-то гробовой голос. Я обернулся: возле меня стоял еще более седой и состарившийся Сахтынский, который принимал меня пять лет тому назад в том же III отделении.

– Я вам советую руководствоваться его мнением, если хотите ехать.

Я поблагодарил его.

– А вот и дело, – сказал Дубельт, принимая толстую тетрадь из рук чиновника (что бы я дал – прочесть ее всю! В 1850 году я видел в кабинете Карлье мой «досье» в Париже; интересно было бы сличить); порывшись в ней, он мне ее подал раскрытую: это была докладная записка Бенкендорфа, вследствие письма Строгонова, просившего мне разрешение ехать на шесть месяцев к водам в Германию. На поле было крупно написано карандашом «рано», по карандашу было проведено лаком, внизу написано было пером: «рукою е. и. в. написано рано. Граф А. Бенкендорф».

– Верите теперь? – спросил Дубельт.

– Верю, – отвечал я, – и так верю вашим словам, что завтра же еду в Москву.

– Да вы, пожалуй, погуляйте у нас, полиция теперь вас беспокоить не будет, а перед отъездом заезжайте; я велю вам показать письмо к Щербатову. Прощайте, bon voyage[138], если не увидимся.

– Счастливого пути, – прибавил Сахтынский.

Мы расстались, как видите, приятельски.

Приехав домой, я нашел приглашение от частного пристава, кажется, II Адмиралтейской части. Он меня спрашивал, когда я выезжаю.