Том 8. Вечный муж. Подросток - [306]
В эстетической оценке романа отклик К. Н. Леонтьева не отличается принципиально от других выступлений современной роману критики. Здесь те же рассуждения о крайнем субъективизме Достоевского, о изломанности н психопатичности его героев. Современная Достоевскому критика в основной своей массе не восприняла глубины и сложности романа. Наиболее важные для самого Достоевского мысли и образы (рассуждения Макара Долгорукова, „исповедь“ Версилова) критика оставила без внимания. Единодушное сопротивление современных Достоевскому литераторов вызывала самая художественная манера писателя — это стремление к изображению наиболее острых и напряженных ситуаций, обостренных конфликтов, к драматургическому заострению фабулы. Скабичевский утверждал, что все явления могут существовать в художественном произведении лишь в тех пропорциях, в каких они существуют в реальной жизни. „Художник прежде всего должен помнить, что он во всем должен соблюдать строгую меру. Он может изображать душевнобольных в таком лишь количестве и в таком виде, в каких они являются в жизни, среди людей, находящихся в здравом уме“.[306] Почти то же говорит и Ткачев: „Художественная правда, как и правда научная, есть не что иное, как правильное обобщение частных единичных явлений…“. Особенность же таланта Достоевского „в том-то именно и состоит, что он всегда склонен исключительное, анормальное, временное, переходящее, случайное возводить в нечто постоянное, нормальное, преобладающее“.[307]
Расхождение Достоевского с большинством современных литераторов по основным эстетическим вопросам, в частности по вопросу о типическом,[308] привело к тому, что романы Достоевского, в том числе „Подросток“, не воспринимались многими современниками как значительное художественное явление. Слишком отличались они от привычного для русской литературы того времени типа романа, выработанного Тургеневым, Гончаровым, Л. Толстым.
Так как наиболее дорогие Достоевскому образы и мысли романа не были отмечены критикой, Достоевский вернулся к некоторым из них в „Дневнике писателя“, считая нужным дать необходимые пояснения читателю.
Так, в январском выпуске „Дневника“ за 1876 г. (глава первая) писатель говорит о замысле „Подростка“, о характере Аркадия Долгорукого, как он задуман автором, и о „случайных семействах“. К тем же вопросам (о формировании детской души, о влиянии семьи на нее) возвращается Достоевский в январском выпуске „Дневника“ за 1877 г. (глава вторая), а в июльско-августовском выпуске (глава первая) снова говорит о случайных семействах в связи с анализом романов и повестей Льва Толстого (т. е. излагает вопросы, уже поставленные в эпилоге „Подростка“).
Другая группа вопросов, требовавшая, по мнению Достоевского, пояснения, связана с образом Версилова и его исповедью, на которую никто из критиков не обратил внимания. В мартовском выпуске „Дневника“ за 1876 г. (глава вторая) Достоевский вспоминает Версилова и цитирует то место его исповеди, где говорится об атеизме будущего общества. А в июньском выпуске он снова пишет о русских европейцах, которые призваны служить „не России только, не общеславянству только, но всечеловечеству“ (глава первая). Эта дорогая Достоевскому мысль, вложенная в уста русского европейца Версилова, находит свое завершение в речи на пушкинском празднике. Говоря здесь о типе „несчастного скитальца в родной земле <…> исторического русского страдальца, столь исторически необходимо явившегося в оторванном от народа обществе нашем“, Достоевский имел в виду не только Алеко и Онегина, но и их духовного потомка — Версилова, которому, как и всякому „русскому скитальцу“, „необходимо именно всемирное счастье, чтоб успокоиться“ („Дневник писателя“ за 1880 г. Глава вторая).
Первый иностранный перевод „Подростка“ — немецкий — вышел в, 1886 г. в Лейпциге под названием „Молодое поколение“. В том же году (под заголовком „Мой родной отец“) роман в адаптированном виде печатается в одном из бельгийских ежемесячников, а год спустя, под названием „Молодая Россия“, выходит на шведском языке.[309] Эти первые переводы „Подростка“ почти не вызвали откликов в периодической печати. Даже в Германии, стране, где больше других интересовались в те годы Достоевским и часто переиздавали его произведения, перевод „Подростка“ прошел почти незамеченным.[310] Новое издание было осуществлено там лишь в 1905 г.[311] Из ранних ценителей романа в литературах немецкого языка следует выделить Г. Гессе и Ф. Кафку.
Г. Гессе опубликовал в связи с выходом в 1915 г. третьего немецкого перевода статью о „Подростке“, где высоко оценил многочисленные проявления в романе „психологического ясновидения“ Достоевского, его искусство диалога, содержащиеся в „Подростке“ „откровения о русском человеке“. При огромной художественной силе „Подростка“ две особенности отличают его, по мнению Гессе, от других „больших“ романов Достоевского: то, что действие в „Подростке“ совершается в семейном домашнем кругу, и „иронический“ тон изложения.
