Том 8. Вечный муж. Подросток - [301]

Из всех печатных откликов на опубликование первой части романа наиболее сочувственным был разбор „Подростка“ Вс. С. Соловьевым в „С.-Петербургских ведомостях“. Критик касается романа в двух обзорах „Наши журналы“, посвященных январской и февральской книжкам „Отечественных записок“.[275] Отзывы Вс. С. Соловьева отличаются тактичностью и явным сочувствием таланту Достоевского. Он отмечает его психологический анализ, преимущественное внимание к мрачным, болезненным явлениям, порожденным действительностью. Вместе с тем критик отмечает своеобразие Достоевского в ряду других писателей, трудность его восприятия читателем. „Г-н Достоевский, несмотря на бесспорный и выходящий из ряду талант, признаваемый за ним даже его литературными врагами, не может назваться любимцем русской читающей публики, значительная часть которой просто-напросто боится его романов“.[276] Соловьев отмечает мастерскую характеристику Аркадия Долгорукого, подчеркивая не только его изломанность и озлобленность, вызванные социальными причинами (происхождение, воспитание), но и доброту, юношескую непосредственность и резкость, подчас производящую комическое впечатление (сцены со старым князем). Критик вообще отмечает, что Достоевскому удаются не только трагические сцены, но что он мастер юмора, — в этом отношении его можно сравнить с Диккенсом. Хотя роман еще только начал печататься, Соловьев считает, что это глубокое и значительное произведение и всякий серьезный читатель непременно должен следить „за художником, глубокий талант которого рисует перед ним большую, животрепещущую картину, полную света и тени, полную горя, любви и страдания“.

Критические выступления столичных газет повлияли на первые провинциальные отклики о романе. Так, обозреватель „Одесского вестника“ С. Т. Герцо-Виноградский в своих „Литературных и общественных заметках“ под псевдонимом Z. Z. — Z. дважды обратился к „Подростку“.[277] Его отзыв во многом сходен с выступлениями Авсеенко. Герцо-Виноградский говорит о „нравственном безобразии“ Аркадия Долгорукого, подчеркивает связь „Подростка“ с „Бесами“. Во второй статье обозреватель „Одесского вестника“ говорит о незнании Достоевским подлинной жизни. „Читая «Бесов», «Подростка», вы точно попадаете в неведомый вам мир, где действующие лица не имеют ничего общего с обыкновенными людьми; ходят вверх ногами, едят носом, пьют ушами; это какие-то исчадия, выродки, аномалии, психические нелепости“. Подобно большинству критиков Герцо-Виноградский останавливается на эпизоде с Олей. Но и этот эпизод, по его словам, показывает отсутствие глубины и мысли в Достоевском. Ему не удалось здесь ни объяснить психологию самоубийцы, ни показать подлинные причины самоубийства. Утверждая, что талант Достоевского, который прежде был „певцом униженных и оскорбленных“, падает, так как после „Записок из Мертвого дома“ писатель пошел по ложному пути, Герцо-Виноградский повторяет уже высказывавшееся в русской критике мнение об отречении Достоевского 70-х годов от его прежних прогрессивных взглядов.[278]

В полемику с „Одесским вестником“ по поводу „Подростка“ вступил „Новороссийский телеграф“, анонимный обозреватель которого поместил очень сочувственный отзыв о романе в № 43 от 22 февраля 1875 г. Он не видит в новом романе Достоевского „поклепа на молодое поколение“, однако анализ образов Аркадия Долгорукого и особенно Версилова[279] и матери Подростка показывает, что в этом произведении он прежде всего усматривает обличительный роман на социальную тему, бичующий пороки высших классов общества.

Большинство критических откликов на первую часть романа, как враждебных, так и сочувственных, не удовлетворили Достоевского. Он еще раз убедился в том, что современная критика не понимает его эстетических позиций. Писатель собирался ответить своим критикам и с этой целью 22 марта 1875 г. набросал программу будущего предисловия к роману (см.: XVI, 329–330). Здесь он возражает на некоторые их конкретные замечания. Таково, например, возражение Скабичевскому, упрекавшему Достоевского в натурализме: „Говорили, что я изображал гром настоящий, дождь настоящий, как на сцене. Где же? Неужели Раскольников, Ст(епан) Трофимович (главные герои моих романов) подают к этому толки?“. Другое возражение адресовано Герцо-Виноградскому: „Говорят, что Оля недостаточно объяснила, для чего она повесилась. Но я для глупцов не пишу“. Главные же упреки Авсеенко, Герцо-Виноградского и отчасти Скабичевского в искажении действительности, в выдуманности и фантастичности героев, в одностороннем изображении исключительно патологических, болезненных ситуаций Достоевский считает несостоятельными. Он утверждает, наоборот, что именно он в отличие от Толстого, Гончарова и других „талантливых писателей наших“, изображавших жизнь „средне-высшего круга“, то есть „жизнь исключений“, показывает „жизнь общего правила“. И еще один упрек критики, упрек в исключительном внимании ко всему больному и уродливому, вызывает резкое возражение Достоевского. „Подполье, подполье, поэт подполья, — фельетонисты повторяли это как нечто унизительное для меня. Дурачки, это моя слава, ибо тут правда“ (XVI, 330).