Булгаков подошел к столу, взял белый лист бумаги, даже набросал первые фразы, но вскоре яростно разорвал написанное… Нет! Больше он не будет писать Правительству, оно и без его писем все отлично знает… Но и роман, тем более театральный, он писать не будет, уж очень узнаваемы персонажи… И он вспомнил, как совсем недавно он читал главу из романа. Были в гостях Качалов, Литовцева, Виленкин, Сахновский с женой, Ермолинский, Вильямсы, Шебалин, Мелик-Пашаев с женой. Слушали и смеялись, а потом загрустили: уж очень все узнаваемо… И как только он начал читать о том, что Комаров смеется странным смешком, тут же вошел опоздавший Павел Марков; увидев его, все засмеялись, засмеялся и Марков своим кудахтающим смехом. Получилось забавно, как сказала Елена Сергеевна, когда они остались одни, но он-то понял, почему так скучно прошел ужин. Елена Сергеевна объясняет это тем, что Качалову и Сахновскому не давали пить. Конечно, это стесняло других, но причина разлившейся скуки в том, что мхатчики как-то были ошарашены тем, что их Театр стал местом действия художественного произведения, а они сами его персонажами. И что еще Булгаков про них напишет с его острым ироническим пером…
Рассказывали, что Станиславский взбешен успехом «Анны Карениной», а Немирович празднует свою победу, подчеркивая новаторство своей новой постановки. Станиславский будто бы сказал: «Театр надо закрыть года на два, чтобы актеров выучить его системе». Михаил Афанасьевич тогда в шутку сказал: «— Эх, не знаете вы, что вам делать дальше. Я бы мог такую инсценировочку указать, что вы будете наградами засыпаны!» Конечно, никакой инсценировки у него не было, просто хотелось поддразнить Ольгу и Федю Калужского, ведь зная заранее, что об этой «инсценировочке» тут же будет доложено Владимиру Ивановичу Немировичу-Данченко. И что же? Через несколько дней позвонила Ольга и рассказала: «— Владимир Иванович, ломает голову над юбилейной постановкой. Помнит ли Мака, что МХАТу в следующем году — 40 лет? Ведь Мака делал инсценировку „Войны и мира“? Владимир Иванович ее не читал, хочет прочесть… Я сказала, что Булгаков не придет в Театр с предложением своей пьесы, а Вы не пойдете к нему… А Немирович ответил: нет, отчего же, я пойду… Так вот официально от имени Владимира Ивановича спрашиваю — согласен ли Мака работать?»
Елена Сергеевна в точности передала этот разговор, а Булгаков попросил передать тоже вполне официально, что после разгрома «Бега», «Мольера», «Пушкина» он больше для драматического театра писать не будет, инсценировка же «Войны и мира» неудачная, сделана для одного вечера, а «Войну и мир» в спектакль одного вечера уместить невозможно…
В эти дни возникла маленькая надежда на улучшение своего положения, когда узнал, что в Большой театр звонил Керженцев, разыскивал Булгакова. Потом дважды звонил Леонтьеву с просьбой разыскать Михаила Афанасьевича. Леонтьев, разыскав Булгакова, пообещал.
«— Разговор будет хороший».
А 9 мая Елена Сергеевна записала в дневник: «Ну, что ж, разговор хороший, а толку никакого. Весь разговор свелся к тому, что Керженцев самым задушевным образом расспрашивал: „— Как вы живете? Как здоровье, над чем работаете?“ — и все в таком роде.
М. А. говорил, что после всего разрушения, произведенного над его пьесами, вообще сейчас работать не может, чувствует себя подавленно и скверно. Мучительно думает над вопросом о своем будущем. Хочет выяснить свое положение.
На все это Керженцев еще более ласково уверял, что все это ничего, что вот те пьесы не подошли, а вот теперь надо написать новую пьесу, и все будет хорошо.
Про „Минина“ сказал, что он его не читал еще, что пусть Большой даст ему. А „Минин“ написан чуть ли не год назад, и уже музыка давно написана!
Словом — чепуха.
Вечером у нас Вильямсы и Шебалин. М. А. читал первые главы своего романа о Христе и дьяволе. Понравилось им бесконечно, они просят, чтобы 11-го придти к ним и читать дальше.
Петя сказал, что М. А. предложат писать либретто на музыку Глинки („Жизнь за царя“). Это — после того, — как М. А. написал „Минина“»!
Это была тревожная весть. И Булгаков, собравшись с силами, на следующий же день продиктовал Елене Сергеевне письмо Асафьеву: «На горизонте возник новый фактор, это — „Иван Сусанин“, о котором упорно заговаривают в театре. Если его двинут, — надо смотреть правде в глаза, — тогда „Минин“ не пойдет. „Минин“ сейчас в реперткоме, Керженцев вчера говорил со мной по телефону, и выяснилось, что он не читал окончательного варианта либретто.
Вчера ему послали из Большого экземпляр… Приезжайте для разговора с Керженцевым и Самосудом…»
Скорее всего «Жизнь за царя» «двинули», действительно прекрасная патриотическая опера, как раз то, что нужно было времени. И снова Булгаков, не найдя понимания у Керженцева, начал работать над письмом Сталину.
14 мая попросил разрешения придти журналист Добраницкий. Пришел в 10 часов вечера. Михаилу Афанасьевичу нездоровилось, извинился, что не может подняться и остался в постели. Настроение было отвратительное, письмо Сталину не получалось, никак не находились нужные слова, а главное — тон.
