Том 8. Театральный роман - [19]

— Не паникуй… Время вроде бы поворачивает в твою сторону. С кем ни встретишься — все об одном: „Теперь со всеми событиями в литературной среде положение Булгакова должно измениться к лучшему!“

— И не жди! Не будет этого… Помнишь встречу в арбатском переулке с журналистом Перельманом? Он тоже заговорил о том, что мое положение сейчас изменится к лучшему, потому что я не продал себя и не участвовал во всей этой кутерьме. И тут же задал вопрос: „Сколько вы получаете от „Турбиных“ и „Мертвых душ“… Ну можно ли с такими людьми ждать чего-нибудь хорошего. Если б ты знала, как убивают меня встречи с такими людьми.

— А я все-таки жду хорошего! — твердо сказала Елена Сергеевна. — Недавно я разговаривала с Яковом Леонтьевичем. У него был разговор с Керженцевым о тебе и, между прочим, о „Турбиных“. О том, что их можно бы теперь разрешить по Союзу. Керженцев может это разрешить. Но все-таки Яков посоветовал сходить к нему и поговорить с ним о всех своих литературных делах, о запрещениях пьес, спросить — почему „Турбины“ могут идти только во МХАТе?

— Никуда я не пойду. Ни о чем просить не буду. Никакие разговоры не помогут разрешишь то невыносимо тягостное положение, в котором мы оказались. Представляешь, сегодня раздался телефонный звонок. Адриан Пиотровский заказывает из Ленинграда сценарий. Сначала я отказался, но потом из любопытства спросил: „— На какую тему?“ — „Антирелигиозную!“ А ты говоришь, что что-то изменилось.

— В газетах сообщение — Афиногенова исключили из партии…

Заметив, что Михаил Афанасьевич слабо отреагировал на ее сообщение, Елена Сергеевна продолжала:

— Звонила Оля и сказала буквально следующее: „Думаю, что вам будет интересно услышать: сейчас на активе МХАТ Рафалович в своем выступлении говорил о том, что вот какая вредная организация была РАПП, какие типы в ней орудовали…вот что они сделали, например: затравили, задушили Булгакова, так что он вместо того, чтобы быть сейчас во МХАТе, писать пьесы, — находится в Большом театре и пишет оперные либретто… Булгаков и Смидович написали хорошую пьесу о Пушкине, а эта компания потопила пьесу и позволила себе в прессе называть Булгакова и Смидовича драмоделами“. Так что думаю, продолжает Ольга, сейчас будет сильный поворот в пользу Маки. Советую ему — пусть поскорей пишет пьесу о Фрунзе!

— Нет! Либретто не буду переделывать в пьесу! — словно отрезал Булгаков.

Лето 1937 года стояло жаркое. В самые жаркие дни отправлялись на пароходе в Кунцево, купались, загорали. Хотя вода была еще холодной и грязной, но домой возвращались довольные. Бывали и на Москве-реке, в Серебряном Бору, в Филях. А по вечерам Михаил Афанасьевич работал. Прежде всего занимала плановая работа — либретто оперы „Петр Великий“. Редко с кем делился этим замыслом, наученный горьким опытом.

„Как бы уберечь эту тему?“ — думал Булгаков в эти минуты, читая книги об эпохе Петра, делая выписки. — Чтобы не вышло, как с Пугачевым“. Михаила Афанасьевича давно привлекала эта сложная, противоречивая, трагическая фигура. Рассказал Самосуду, который тут же отверг эту тему. И что же? Вскоре после этого доверительного, как казалось Михаилу Афанасьевичу, разговора, он узнал, что оперу о Пугачеве будет писать Дзержинский со своим братом-либреттистом. Понять Самосуда можно… Иван Дзержинский — молод, популярен, стал восходящей звездой после постановки оперы „Тихий Дон“ по роману Шолохова. А сейчас постановкой „Поднятой целины“, кажется, весь Большой театр занят, говорят, за этим наблюдают самые высокие правители Советского Союза. Не раз уже приходили и к Булгакову с либретто „Поднятой целины“. Что-то приходилось поправлять, братьям Дзержинским не удалось передать сложнейший творческий замысел романа, многое выходило примитивно, прямолинейно, упрощенно. Агитационная опера получалась, но, видно, как раз то, что нужно было времени. Булгаков бывал и на репетиции „Поднятой целины“, все шло к успешному завершению. Как вдруг к Булгакову подошел Мордвинов, постановщик оперы, и заявил: „В „Поднятой целине“ нет финала, помогите.“ Пришлось еще раз ехать в театр и помогать с финалом.

Как всегда в это время года, много разговоров возникало о летнем отдыхе. Но замучило хроническое безденежье Вахтанговцы предложили делать инсценировку „Милого друга“ или по „Нана“. „А может, Михаил Афанасьевич возьмет что-нибудь из Бальзака?“ — спрашивали вахтанговцы. Не хотелось бы заниматься этими „мелочами“… А что делать? Придется взяться за инсценировку из-за денег. Может, удастся уехать куда-нибудь летом отдохнуть? Но перечитав все эти произведения, Булгаков понял, что Мопассан и Золя не для советской сцены, а Бальзак скучен. Но вахтанговцы не отставали и предложили Михаилу Афанасьевичу делать инсценировку по „Дон Кихоту“. Дирекция в курсе, немедленно готова заключить договор, но и от инсценировки романа „Нана“ они не отступятся. Елена Сергеевна тут же записала в свой дневник: „Взбесились они, что ли?“ Пусть тешат себя надеждами… Перечитал „Дон Кихот“, еще раз убедился в ее гениальности… Но как только согласился заключить договор на „Дон Кихота“, так сразу началась обычная волынка. Е. Н. Ванеева согласна заключить договор, но сначала посоветуется с Комитетом искусств. Как всегда, Булгаковы поверили в лучший исход, начали размышлять, куда поехать, если получат деньги, в Крым или Одессу…