Том 8. Преображение России - [249]

— Вы опять отвлекаетесь! — поморщившись, прервал его председатель, но он уже не почувствовал теперь себя оскорбленным этим.

— Нет, я говорю по сути дела, я объясняю вам, господа судьи, а также присяжным заседателям (тут Матийцев повернулся всем телом в сторону присяжных) обстановку преступления коногона Божка… Тогда, по требованию санитарного надзора, работы в шахтах были совершенно прекращены; они возобновились только по прекращении эпидемии. Тогда же обращено было внимание и на то, что у нас не везде достает даже воды для того, чтобы семьи шахтеров могли приготовить горячую пищу для своих кормильцев, когда они возвращаются с работы, а чем же шахтеру смыть с себя угольную пыль, которая набивается ему и в волосы и во все поры тела? Нечем!.. Представьте себе такое положение вещей: нечем умыться после работы, так как нет для этого даже и стакана воды!.. Зимою женщины топят снег, — хотя он тоже грязный, но все-таки получается из него кое-какая вода, а летом? Как быть летом? Водовозы возят в бочках, а женщины с ведрами выстраиваются в длинные очереди и готовы вцепиться в волосы тем, кто стоит впереди, так как всем воды у водовозов никогда не хватает!.. Я назвал труд шахтеров каторжным, — беру это мягкое слово назад, — он гораздо тяжелее и хуже труда каторжников, так как на каторге есть начальство, которое все-таки заботится хотя бы о том, чтобы они не нуждались в воде, а почему об этом не желают позаботиться владельцы наших шахт? Почему шахтеры должны спать по десять человек на полу хибарки вповалку и занимать собою весь пол так, что даже и кошке окотиться негде?

Показалась ли последняя фраза несколько неожиданной для одного из членов суда, черноволосого, сидевшего по левую сторону от председателя, но он улыбнулся, одними только глазами, правда, однако Матийцев это заметил и продолжал с большим подъемом:

— Без угля не может быть тяжелой промышленности в стране и не может развиваться железнодорожное дело, что для нас, для России, необходимо в первую голову, так как страна наша велика и обильна, — в высшей степени велика и чрезвычайно обильна, — а железных дорог не имеет! Разве такая тяжелая промышленность должна быть в громаднейшей стране, в которой считается населения сто восемьдесят миллионов? Но она не развивается, — для этого не хватает угля, основного нерва промышленности. И в газетах пишут об угольном кризисе, и на съездах горнопромышленников толкуют об этом, а почему же не позаботятся о том, чтобы кризис этот изжить, чтобы угля было вдоволь? А для этого нужно только одно: обеспечить человеческие условия жизни шахтерам, не смотреть на шахтеров, как на каторжников или готовых кандидатов в каторжники: дескать, если и не совершили еще уголовных преступлений, то неизбежно должны совершить! Мы, дескать, их доведем до уголовщины, погодите, — она для них неизбежна, так как мы не только мучаем их непосильным трудом, но еще и спаиваем их как презренных рабов-илотов!.. Мы получаем из-за границы займы на подъем промышленности, но расхищаем их, а наши недра отдаем в аренду бельгийцам, французам, англичанам, немцам, кому угодно, а эти арендаторы смотрят на русских рабочих даже не как в Америке на негров, а гораздо хуже и подлее.

— Господин потерпевший! — резко выкрикнул председатель, постучав при этом карандашом по столу. — Вас в голову ударил обвиняемый… пхе… коногон Иван Божок?

— Да, в голову, — ответил Матийцев.

— Это… это мы видим, пхе… Вот этим стулом? — Председатель кивнул на стул о трех ножках, лежащий на особом столе.

— Да, этим стулом, господин председатель, но я отчетливо помню, что прежде ударил его этим стулом я! — с большим ударением на последних словах сказал Матийцев.

— Вот об этом нам и расскажите… пхе… и не отнимайте у нас времени ничем посторонним и к делу вашему не относящимся.

— Да, этим стулом ударил его первый я, — повторил Матийцев, — как только увидел его в своей комнате.

— Выходит, что не коногон Божок напал на вас, а вы на него напали? — сказал теперь уже не председатель суда, а тот член суда, который сидел по правую его Руку.

— Так именно и выходит, — согласился Матийцев. — Первый ударил его я… разумеется, из чувства самозащиты… Кем-то сказано: «лучшее средство защиты напасть самому»… Я и напал. Но так как обвиняемый был неизмеримо сильнее меня, то вырвал у меня мое орудие — стул — и в свою очередь ударил меня… после чего я потерял сознание. И это все, что я могу показать, а что произошло после того, как я потерял сознание, это уж расскажут свидетели, — для чего они и приехали со мною вместе.

— Вы сказали: «ударил меня», но… пхе… куда же именно пришелся этот удар?

Задав свой вопрос, председатель с явным любопытством глядел на голову «потерпевшего», почему Матийцев раздвинул волосы и, показывая пальцем, пояснил:

— Вот сюда пришелся удар, и потом, когда я лежал еще с закрытыми глазами, я слышал слова нашего рудничного врача по поводу раны, что будто бы «счастлив мой бог»… Думаю, что в этом сомневаться не приходится: бог-то счастлив, а люди не очень. Об одном из таких, притом очень несчастных, людей, коногоне Иване Божке, и идет речь.