Том 6. Статьи 1863-1864 - [256]

По-видимому, цензурой вычеркнуты: упоминание «свободы» среди чуждых толпе «стремлений», «мечтаний» и «предвидений» (стр. 150, строка 40), два абзаца «об освобождении человеческой личности», «которое предстоит совершить науке» (стр. 173, строки 10–16) и ряд других мест.

В журнальной публикации хроники отсутствует несколько важных в идейном отношении мест корректурного текста, удаление которых, однако, не может быть с уверенностью объяснено цензурным вмешательством и, по-видимому, было осуществлено самим Салтыковым. Так, после слов: «наиболее соответствует насущным потребностям общества» (стр. 151, строка 40) в корректуре было:

что мы, разъяснением известных терминов и представлений, помогаем ему скорее пережить тот спекулятивный период, в котором оно бесплодно тратит свои силы. Скажу откровенно, что если б я был начальником или управлял какою-нибудь отдельною частью, или даже частью отдельной части, то, ввиду упомянутой выше цели, допустил бы не только идеализм, но даже и аскетизм. Все это на пользу, все это способствует к украшению, хотя в сущности и невозможно отрицать, что самое последнее выеденное яйцо гораздо дороже и ценнее самого вкусного фрукта, предлагаемого аскетизмом.

Наряду с типом «шалуна» Салтыков предполагал, по-видимому, разработать сатирические типы «изящного мерзавца» и «мерзавца-забулдыги». Поэтому после слов: «милых шалунов» (стр. 152, строка 45) в корректуре было: «и изящных мерзавцев», а после: «развязными манерами» (стр. 154, строка 3) следовало:

Да и одних ли «изящных» мерзавцев? Не выделяет ли толпа еще «мерзавцев-забулдыг», которые самое лучшее дело, самую плодотворную мысль имеют талант опаскудить вонючими помоями своего скверного естества?

Однако в дальнейшем изложении был детально разработан именно собирательный тип «шалуна», чем, надо думать, и объясняются соответствующие вычерки.

В хронике обсуждаются остро волновавшие Салтыкова вопросы о значении в жизни общества передовых идеалов, о драматизме переживаемого Россией исторического момента, когда эти идеалы оказались недоступны граждански неразбуженным и неразвитым массам, а совершаемые во имя блага масс революционные подвиги не поддержаны ими.

Начальные страницы хроники посвящены картине Ге «Тайная вечеря»[158]. Евангельская легенда — предательство Христа Иудой на «тайной вечере», — по-своему прочтенная Ге, послужила Салтыкову поводом для размышлений о том, как трагично складывается судьба идейного вождя, «учителя» в условиях, когда он не понят «толпой» и даже «учениками». Глубокая пропасть разделяет воодушевленного высокими идеалами «учителя» и «толпу». Последняя вся во власти повседневных забот и узко эгоистических побуждений, не выходящих за рамки чисто материальных потребностей. Условиями вековой неволи масса отторгнута от глубоких духовных интересов и занята добыванием хлеба насущного. Именно это, рассуждал Салтыков, и заставляет «толпу» или отдельных ее представителей идти на отступничество, отвернуться от мира идей и устремлений «учителя» и тем самым как бы «предать» его. «Толпа» идет за «учителем», преследуя свои узкие интересы, и отступается от него, как только начинается подъем к другим, более высоким целям. Из-за духовной неразвитости масса не способна пока еще воспринять их. Неизбежное еще по обстоятельствам жизни отступничество «толпы» объясняет неизбежность и необходимость подвига «учителя», жертвующего жизнью ради утверждения и распространения идеала. Конкретно-историческим фоном всех этих сложных раздумий является драма, пережитая передовыми общественными деятелями в связи с крахом революционной ситуации. Чернышевский и другие «революционеры 61 года» (Ленин) были преданы не только Всеволодом Костомаровым. Их не поддержало тогда «общество», «толпа».

Главное достоинство «Тайной вечери» Салтыков видит в отсутствии «всяких преувеличений», иначе говоря, в реализме, в простоте, естественности, ясности мысли художника, в умении избежать украшательств, «приторно-казенных эффектов», наконец, мистического настроения и элементов «чудесного». Это и позволяет художнику в библейской легенде раскрыть прежде всего «смысл такого громадного явления», как подвиг самопожертвования ради высокого общественного идеала, донести до зрителя суть «таинства» как приобщения к миру больших идей, к мысли о необходимости «геройства» (синоним революционного подвига и борьбы за «общую гармонию», вполне оправданных при «ненормальном» состоянии «самой общественной комбинации», то есть в условиях несправедливого социального строя).

Картина Ге именно потому и действует «на толпу освежительно», что вводит ее в мир идеальных понятий, побуждает размышлять над такими отвлеченными категориями, именуемыми пока толпой «призраками», как «свобода», «убеждения», «мечтания», «предвидения», задуматься над смыслом таких огромных социально-психологических явлений, как «подвиг», «геройство», и такого позорно-отрицательного общественного акта, как предательство, измена своему кругу, прежним убеждениям. И если «толпа» начинает чувствовать себя «малодушною и виноватою» перед идейными руководителями, следовательно, в ней начинает пробуждаться сознание своей общественной неполноценности. Салтыков подводит читателя к мысли, что «при известных условиях», а именно при условии выхода масс из состояния пассивности, неподвижности и социальной неразвитости, они способны постичь ту истину, что «смысл подвига самого высокого заключается в его преемственности и повторяемости», то есть в непрерывности усилий завоевать лучшее будущее, в установлении живых традиций между революционными подвигами «вчера совершившимися», и сегодняшней борьбой.