Том 6. Статьи 1863-1864 - [257]

Возникающая в хронике тема «шалунов» находится в тесной связи с предшествующими размышлениями Салтыкова о роли «руководящих» идеалов в обществе. Сатирическое обозначение «шалуны» возникло у автора обозрения в полемике с И. С. Аксаковым, который с горечью писал о низком нравственном и гражданском уровне современного общества, о трагедии социального бессилия «молодого поколения» («День», 1863, №№ 39 и 40). Салтыковские «шалуны» — это широкое типологическое обобщение («целая система», «целая каста») моральных, социальных, психологических качеств большой общественной группы. Подчеркнув, что «тип «шалуна» не новый» и «не оригинальный русский», Салтыков связывает возникновение его с эпохами политических кризисов, «разложения». Салтыков подробно исследует групповой портрет «шалуна» современности в двух его определениях — «естественный шалун» и «искусственный». Он прослеживает историю формирования этого типа и те социально-нравственные оттенки, которые в нем возникают в разные периоды жизни («в молодости» и «по мере возрастания») и в различных жизненных обстоятельствах. Говоря об объективной неизбежности появления «шалунов» при определенных исторических условиях, Салтыков утверждает, что столь же неизбежна их социальная пестрота (это и «сыновья известных родителей», дворян, и «из простых» и «даже из кутейников», то есть из разночинцев), поскольку процесс «разложения» охватил все слои общества.

Эта сложная дифференциация с выделением видовых особенностей «шалунов» обогащает представление о родовых, общетипологических их признаках, среди которых наиболее характерными оказываются «пустота» и «мыслебоязнь», отсутствие убеждений и идеалов, своекорыстие, грубый гедонизм и плотоядность.

Собирательный тип «шалунов» получил дальнейшее творческое развитие в образах «легковесных», «хищников» («Признаки времени») и «ташкентцев» («Господа ташкентцы») в направлении все более углубляющейся сатирической социально-политической характеристики[159].

В последних разделах хроники Салтыков рисует другой собирательный портрет — «детей». «Дети» — это широкие круги демократической интеллигенции, в том числе и передовая студенческая молодежь. Самый термин, по-видимому, ассоциируется со спорами вокруг тургеневского романа «Отцы и дети».

В связи с этим образом поднимается вопрос о наиболее приемлемой в условиях спада общественной активности тактике социального поведения людей, преданных социалистическим идеалам, о формах и способах практического воздействия на инертную массу, зараженную предрассудками.

Салтыков осуждает «детей» за пассивность в завоевании выгодных для демократии идеологических позиций, за отрыв от реальных запросов и практических нужд «толпы», за презрительное отношение к будничным, повседневным формам пропаганды нового учения.

«Дети», так же как и «шалуны», — емкое типологическое обобщение. Оно вбирает в себя, например, черты политического портрета некоторых деятелей из группы «Русского слова». Об этом свидетельствуют иронические характеристики той части «детей», которая проповедует созерцательные формы связи с жизнью, изоляцию от мира «грубости и пошлости», а также намеки на писаревские позиции в отношении официальной университетской науки (см. прим. к стр. 172).

В заключающих хронику иносказательном «диалоге» «старца и юноши» и в «беседе» двух чиновников обсуждаются вопросы о путях общественного развития (реформистском и революционном), о необходимости активного практического вмешательства в жизнь. В связи с тем, что скачок, «прыжок», то есть революционный взрыв, диктуется исключительными обстоятельствами, которые в настоящее время отсутствуют («если… под ногами… не тротуар, а раскаленная плита…»), социальное поведение сторонников демократической мысли в данный исторический момент должно определяться будничной, кропотливой, «черновой» работой в массах. Салтыков продолжает еще отстаивать такой способ популяризации идеи, при котором допустимы и даже неизбежны временные компромиссы (в сцене вразумления Колобродникова о необходимости согласиться с Постепенниковым, что «прыгать никуда не годится»). В беседе двух канцелярских политиков, «своего рода сообразительных и умных Колобродниковых», дается еще одна художественная конкретизация этой же мысли. Результатом их департаментского «саботажа», своеобразной политики проволочек является то, что все вредные для прогресса проекты превращаются в «мертворожденные». Обнаружившееся нежелание Колобродникова следовать такой тактике расценивается Салтыковым как консерватизм наизнанку (не случайно этот радикал той же самой фразой, что и консерватор-генерал — «Я прыгать не согласен» — отмахивается от практической деятельности, от активной борьбы со злом)[160].

…картина Ге «Тайная вечеря»…[161] — Картина Н. Н. Ге была показана на годичной выставке Академии художеств, открывшейся 13 сентября 1863 г. «Тайная вечеря», написанная Ге в 1861–1863 гг. во Флоренции, явилась первой из целого цикла его полотен на евангельские темы, трактованные как реальные события, созвучные современным общественным конфликтам. Евангельская легенда о «Тайной вечере» — рассказ о прощальной беседе Христа со своими учениками, в ночь, предшествующую его казни на кресте, решен художником с подчеркнутой простотой и естественностью. Изображен драматический момент: обнаружилось готовящееся предательство Иуды, одного из ближайших соратников учителя. Иуда — не мелкий, ради грошовой корысти (тридцати сребреников) предавший Христа человек, каким он представлен в Евангелии, но «величественный, исполненный мрачной красоты образ, в котором вы видите тип того энергичного живучего племени и народа, против черствого, жестоко-практического и материального духа которого боролся Иисус… Это отступник в полном значении слова…» (Н. А. <Н. Д. Ахшарумов>. Замечательная картина. Письмо из Флоренции. — «СПб. ведомости», 1863, № 188 от 23 августа).