Том 6. Революции и национальные войны. 1848-1870. Часть вторая - [27]

В общем итоге эти положения уничтожали помещичью опеку — то, что законоведы Запада называли вотчинной властью дворян[13]; зато они с бесконечными предосторожностями урезывали их поземельные владения[14]. Действительно, правительство совсем не желало придавать акту гражданского освобождения крестьян характер аграрной революции: ограбить один класс в пользу другого; оно старалось найти компромисс между противоположными требованиями и сохранить status quo частных владельцев. Эта осторожность ничуть не умаляет значения реформы, которая освободила 23 миллиона человек. Несмотря на все ограничения, русская реформа оказалась бесконечно более щедрой, чем подобная же реформа в соседних странах, Пруссии и Австрии, где крепостным была предоставлена «совершенно голая» свобода, без малейшего клочка земли[15].

Разумеется, восторг не был всеобщим. Выли недовольные среди дворян, как ни старались позолотить им их «4-е августа»[16]. Что касается крестьян, — их разочарование было глубоко. Воспоминания современников рисуют нам их в церкви, во время чтения манифеста; крестьяне опускали головы и спрашивали: «Что это за свобода?»

И в самом деле, главная и, по мнению ее творцов, самая благотворная сторона реформы — дарование личной свободы — имела в глазах крестьян небольшую ценность. Подчиненные еще вчера произволу помещика, они теперь подчинялись почти такому же произволу «мира». Крестьяне от этого немного выигрывали. Больше всего занимало крестьян не дарование почти призрачной свободы, а наделение землей. В этом отношении императорский манифест самым жестоким образом обманывал их надежды.

В глазах крестьян дворянин не был собственником земли, а только человеком, пользующимся ее доходами; царь за некоторые оказанные ему услуги навязал когда-то помещиков крестьянам на содержание. Это было верно относительно некоторых областей России и было неверно в отношении других, где дворянин владел землей раньше крестьян, которых он сюда привел и устроил за свой счет. Но, как бы там ни было, крестьянин всегда делал один и тот же вывод: уничтожение крепостничества означало исчезновение ненавистного паразита-помещика, уничтожение оброка, барщины, повинностей и, в конечном итоге, полное возвращение крестьянам земли; даже участок, на котором дворянин построил свою усадьбу, разбил сад, вырыл пруд, должен вернуться во владение общины. Крестьяне были в этом настолько уверены, что в некоторых деревнях они собирались и выносили приговоры о предоставлении бывшему помещику в награду за доброту, проявленную им во время крепостного права, его усадьбы в пожизненное владение.

Легко поэтому понять удивление и гнев крестьян, когда они узнали, как далека была действительность от их надежд. Во многих губерниях вспыхнули волнения[17]; приходилось вызывать войска для подавления волнений, которыми руководили, как всегда в переломные моменты русской истории, самозванцы, выдававшие себя то за императора Николая, то за пророка, вдохновленного свыше[18], и т. д. Почти повсюду в течение нескольких месяцев крестьяне оказывали упорное сопротивление всем попыткам мировых посредников помирить их с помещиками. Крестьяне ожидали второго, настоящего манифеста. Когда они убедились наконец в том, что — по крайней мере в данный момент — им не на что надеяться, соглашения довольно быстро двинулись вперед благодаря бескорыстию многих дворян, а особенно благодаря преданности делу и активности мировых посредников[19]. За два года было составлено уставных грамот на одиннадцать тысяч из общего числа двенадцати тысяч владений. Что касается изменения управления деревнями, то во многих частях России этим невозможно было сразу лее заняться. Мы уже говорили, что уничтожение власти помещика было сопряжено с уплатой выкупных платежей.

В конечном итоге эта огромная реформа завершилась без особых потрясений. Однако она имела важные последствия, большинство которых проявилось лишь позднее. В первые годы некоторые дворяне разбогатели благодаря выкупным платежам, сумма которых значительно превышала реальную стоимость земель и повинностей, подлежавших выкупу. Правда, вследствие их непредусмотрительности эти деньги быстро растаяли, тем более, что правительство, имевшее мало денег, выдавало крестьянам ссуды в виде государственной ренты, которая сразу была вся выброшена на рынок и потеряла почти половину своей стоимости. Другие владельцы, лишенные крепостного труда, которым они до сих пор пользовались по своему усмотрению и которым злоупотребляли, были не в состоянии обрабатывать свои владения, уже обремененные закладными, и их владения были экспроприированы их кредиторами. Многие имения дворян перешли и продолжали переходить в руки разночинцев.

Что касается крестьян, то их положение во многих случаях ухудшилось. При крепостной зависимости они имели в большинстве случаев право пользования лесом и выгоном; это право исчезло в тот день, когда их земля была окончательно отделена от земли помещика. С другой стороны, они привыкли расплачиваться со своим помещиком преимущественно трудом и продуктами; теперь же требовались деньги на уплату огромных недоимок, по выкупным платежам, кроме уплаты все возраставших податей, а так как деньги были редкостью в русских деревнях, ростовщичество там развилось в небывалых размерах. Затем, вскоре обнаружилось, что наделы, выделенные крестьянам — по три, пять, семь десятин земли на отца семейства, смотря по местности, — были недостаточны и становились все более недостаточными вследствие быстрого роста семейств; нужно было параллельно с разделом земли приступить к организации переселения. Милютин об этом думал, но сразу после проведения реформы он подвергся опале, и дело его осталось незавершенным. Наконец, самоуправление, предоставленное общинам, обмануло надежды его инициаторов; результатом явились частые волнения и деморализация — вплоть до того дня, когда при Александре III обратная реформа передала власть над деревней снова в руки дворян