— В таком случае я беру на себя «Анатомию» — сказал Ландау, энергично поглядел вокруг.
— Значит, нам с вами остается «Психология»? — с дружеской улыбкой обратился я к Бухову.
— Зачем же вам затрудняться, — хихикнул Бухов. — Я и сам с ней справлюсь.
Я очутился в положении хозяина, который радушно пригласил гостей на обед, а они жадно съели и свои и его порции, оставив этого добряка голодным.
— А что же… я буду делать… — пролепетал я.
— Зато ваша идея, — утешила меня Тэффи.
— Прекрасная идея! — подхватил Ландау.
— А мне бы тоже хотелось написать о чем-нибудь несколько строчек.
— Знаете что, — промямлил Бухов, оглядывая меня, как банкир оглядывает назойливого просителя, явившегося к нему в деловые часы за пособием. — Напишите вы заключение — вот и все.
Хозяина оставили без обеда. Но в утоление его аппетита предоставили ему вылизать тарелки и подвести итоги съеденному и выпитому.
— Хорошо, — добродушно усмехнулся я. — Заключение, так заключение.
* * *
Надеюсь, что читатель перешел к «Заключению», предварительно прочтя все три части настоящей книги.
Надеюсь, что он это сделал. В таком случае он меня поймет.
Я тоже прочел все три части…
Грустно!
Большей неряшливости, ненаучности и самого (да простят мне товарищи — пишу, что думаю) самого беспардонного невежества мне не приходилось встречать ни в одной научной книге…
Один мой приятель, помещик, поручил испечь куличи, ввиду отсутствия женской прислуги — кучеру. Кучер разрешил вопрос просто: насыпал в ведро муки, яиц, шафрану, сахару, налил масла, поболтал своей лопаткой и поставил в печь. Когда же «кулич» извлекли из ведра, то помещик только раз ударил этим куличом кучера по голове, а пролежал кучер в земской больнице целых полтора месяца, как раз до зеленой Троицы…
«Труды» моих товарищей, напечатанные в этой книге, очень напоминают мне произведение трудолюбивого, но неудачливого кучера.
Начнем с Ландау… Он взялся написать «Анатомию» — благороднейшую, прекраснейшую, интереснейшую науку.
Как же он к ней подходит?
Очень просто: «я», говорит он, должен описать человека всего, с головы до пяток и поэтому, первым долгом, начну сверху, «с волос». Очевидно, если бы ему подвернулся человек, одетый для выхода на улицу, он начал бы с шапки; если бы объектом его анатомических наблюдений оказался мороженщик, он начал бы его анатомическое описание с банки сливочного мороженого…
И этого жалкого ненаучного метода г. Ландау упорно, с усердием, достойным лучшей участи, придерживается до самого конца.
Кроме того, я горячо протестую против того общего легкомысленного тона, которым проникнута вся «Физиология» г. Ландау. Автор даже в некоторых (правда, очень редких случаях) пытается острить!
Недостойные попытки. В храме науки канкана не танцуют и из анатомического театра — театра миниатюр не делают.
Единственное достоинство книги г. Ландау (если он и тут не смошенничал) это те редкие труды и источники, которыми он пользовался для своей «Физиологии».
Означенные труда настолько редки, что пишущий эти строки, несмотря на все старания, ни одной из указанных книг не нашел ни в Публичной Библиотеке, ни в Музее Александра Ш (последнее место пишущий эти строки находит, пожалуй, слишком перегруженным картинами — в ущерб памятникам печатного слова…).
В общем же, я думаю, на читателя труд г. Ландау должен произвести тягостное впечатление… Прочтешь — и будешь знать себя, свое тело еще меньше и бестолковее, чем до чтения.
* * *
Не менее сумбурное впечатление производит и «труд» г-жи Тэффи:
«Физиология человека».
Тэффи слишком просто подходит к сложнейшим органам человека и слишком примитивно разрешает все сложнейшие задания мудрой природы.
Свою «Физиологию» она сопроводила собственноручными рисунками — и, Боже ты мой, что это за наивность и простодушие, чтобы не сказать более!..
Коленную чашечку она представляет себе чайной чашкой!..
Бант на туфле — считает частью ноги!
Сказано: наука сокращает нам опыты быстротекущей жизни…
Не очень-то такая наука сократит опыт!
Грудную жабу та же Тэффи представляет в виде обыкновенной жабы, сидящей на груди, а сердце, как известно в научных кругах, представляющее собою бесформенный пульсирующий мешок, г-жа Тэффи рисует в виде червового туза, да, кроме того, протыкает стрелой, забывая, что это не постоянное состояние сердца, а временное, да и притом аллегорическое.
Так же просто подходит Тэффи и к такой части организма, как грудная клетка: слышала она отовсюду — грудная клетка, грудная клетка, а что такое грудная клетка, представляет она себе очень смутно или, вернее, очень просто: рисует проволочную клетку, в которой, как птица на шестке, болтается на какой-то нитке (?) сердце…
Идя по такому пути, Тэффи должна, рисуя надбровные дуги, украшать их колокольчиками, а лопатки изображать детскими деревянными лопаточками для рытья песка…
Да! Таких лопаток нужно избегать, ибо так легко зарыть ими свой талант и свое уважение к чистой науке!!.
* * *
Поистине жалкое впечатление производит и Аркадий Бухов.
Если труд г. Ландау спасают те серьезные редкие источники, которыми он пользовался, то «источники» г. Бухова не вплетут в него новых лавров, если это, вообще, ему нужно.
